Днем человек ли, ночью ли ветер — сшиб
В поле колосья, счастливые гроздья смял.
В этом вине летняя кровь лоз
Билась в ягодный мрак,
Рослый овес
На ветру шелестел, смеясь;
Солнце смял человек, ветер на землю сволок.
Плоть вы разъяли, пустили кровь,
Вены опустошены;
Колос и гроздь — никому невдомек,
Что чувствует корень и претерпевает сок;
Вот вам мое: вина глоток, хлеба кусок.
Мощь, из зеленых гильз стремящая соцветья
Мощь, из зеленых гильз стремящая соцветья,
Стремит мой рост; кто корни перегрыз —
Мой погубитель.
И не шепну я крючьям мерзлых роз,
Что май мой сгинул в ледяном объятье.
Мощь, движущая воды сквозь гранит,
Ведет мой пульс; кто сушит устья русл —
Сгустил мой пот.
И не шепну я алым руслам жил,
Что горный ключ — добыча тех же уст.
Рука, завинчивающая водоворот,
Волнует дюны; та, что ветр сгребла, —
Мой парус в ад влачит.
И не шепну я мертвецу в петле,
Что сам я — известь в грядке палача.
Припало время пьявкой к лону вод;
Страсть — как нарыв; но пущенная кровь
Ее утишит зуд.
И не шепну я ветру непогод,
Как время твердь натикало меж звезд.
Я не шепну двоим — в провал гробов, —
Как извился в моей постели червь.
Единым росчерком
Единым росчерком рука смела селенья,
Ополовинила поля;
Пять королей жизнь обложили данью
И низложили короля.
Пять властных пальцев, скрюченных артрозом,
За ними — немощь плеч;
Гусиное перо покончило с убийством,
Приканчивавшим речь.
Рука, черкнув пером, изъяла пищу,
Наслала саранчу с чумой;
Хвала руке, над миром предержащей
Власть подписью одной!
Пять королей сплавляют гроб за гробом,
Не лечат ран, не гладят шелк волос;
Руке — что с сердцем совладать, что с небом;
Рука не сронит слез.
И смерть не удержит своих владений
И смерть не удержит своих владений.
Мертвецы, как один, отрясут свою ветхую плоть —
Войску ветра и закатной луны под стать,
Когда их чистые кости выступят в путь —
На локте звезда и у щиколотки звезда;
Их, безмозглых, достигнет благая весть,
Их, утопших, отринет морская вода;
Пусть любовники гаснут — не гаснет страсть;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Те, кто свое отлежал под изгибами толщ
В тени корабельных днищ;
Кто пляшет на дыбе, срывая жилу и хрящ,
Кто ремнем растянут на колесе;
Те, от чьей чистой веры осталась одна труха,
Кого прободает насквозь единорог греха —
Встанут, разимые насмерть, неуязвимые все;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Больше не смеют им в уши чайки кричать средь зыбей,
И не взрывается на побережьях морской прибой;
Больше уже ни один цветок не позволит себе
В дождь запрокинуть голову под удары брызг;
Пусть каждый из них безмыслен и мертв, как гвоздь,
Головы голых гвоздей собьются в цветущую гроздь;
Их в солнце вколотят — и солнце расколется вдрызг,
И смерть не удержит своих владений.
Смерти и входы
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Нескольких близких смертей,
Когда из всех твоих возлюбленных хотя бы один —
И он всегда узнан — не сдержит разгон
Отлетающих вместе с дыханием львов и пламен;
Из всех твоих бессмертных друзей,
Кто голоса разбудил бы всей считаной персти земной