в дырявое решето.
Национальная идея
Обжигая, горит в волосах горячий карбункул,
и кусает в сердце тарантул, саднит фурункул,
и гомункул дразнится за океаном, грозит, пузырь,
шут гороховый, перец моченый, моржовый лапоть,
князь блошиный…
Так сунь ему луку, чтоб мог он плакать,
как всамделишный,
как взаправдашнему — завари чифирь.
Что тебе до него? Посмотри — тебе кот наплакал,
и Макар загонял телят…
Что ни холм — оракул,
что ни куст — вития и что ни пень — патриот.
Знай снегирь снегиря, ворона ворону, сорока сороку,
а сверчок — шесток, а телок — хлевок, — тем вернее
к сроку
принакроется снегом, как серебром, береза,
смоковница расцветет.
Жаден, жирен, рыхл чернозем твой и тверд суглинок.
И блажен поэт, и пророк юродив, и странен инок,
и прозрачны воздбухи, и свет рассеян, — так тем верней
обрастает плотью любое веленье щучье:
“Будет так и так!” Оживают корни, трепещут сучья,
и творит Господь детей Себе из камней.
Из болот петровских, степей продувных татарских,
из костей крестьянских, из крепких кровей боярских,
из пределов царских, песков иудейских и бурных вод,
из хозяйств поморских, уделов скитских,
из полей подворских, из пастбищ критских, —
собирает, всем имена дает,
называет ласково:
“Мой народ”.
Собирается кость к кости и сустав к суставу.
Жила с жилой сходится, левой руке и правой
предначертано: этой — запад, а той — восток.
Хищник рыщет, лукавый, как лев, рыкает,
но такой хитроумный хрусталик в глазу сверкает,
словно он достоверно видит, что с нами Бог.
Я не знаю, право, виденье это иль опыт.
Я ложусь на траву, прижимаю ухо к земле и — топот:
то ли это за нами погоня, то ль бунт в аду,
то ль наружу просится клад Кощея,
то ль покойник рвется на солнышко, то ль Идея
Нации — вырастает в моем саду.
По соседству с шиповником и сосною,
только те-то выжить хотят, а эта — иною
тайной дышит и рвется себе сквозь тьму,
чтоб цвести уже там — над небом, над птицеловом,
и с шиповником преображенным, с сосною в новом
да в виссоне белом — приблизиться к Самому.
Наследственность
О, это вовсе не чистый лист — нет, нет и нет! —
а рукопись — мелко исписанная — шелестит,
чревовещает анамнезом: у дедушки — диабет,
у бабушки — варикоз, у сестры ее гепатит,
а там еще и невроз, и суицидный синдром —
говорят, предок по материнской линии в третий раз
резал вены стилетом, и вдруг как гром
грянул голос весьма таинственный, сверкнул серебром:
“Ты меня оскорбляешь, о свинопас!”
…Окно было распахнуто в пустынный сад.
Дверь заперта, лишь занавеска дышала едва-едва.
И с ветхозаветным ужасом проплывала над —
луны безносая голова.
И, по преданию, он тут же упал — ниц —
и помчался устраивать Богу праздник в пустыне,
и там, в скиту,
пел хвалу на наречье ящериц, на диалекте птиц
и на струне мошкары, клубящейся на свету.
И потомок его несмысленный подносит руки к устам:
что же это там за кузнечик стрекочет, кипит, горяч?
В жаркой бурной крови — да что за оркестр там?
В мышце — победный гимн, в лимфе — прощальный плач?
Полемика
Или, Коля, ты хочешь сказать, что поэзия —
следствие родовой травмы, дурной лимфы.
Инфантильных комплексов, Эдиповой мании…
Воистину — рок
По пятам поэта преследует. Отыскивает для него рифмы.