— На связи Макс. Зденек, ты меня слышишь? Алина, Маша? Приём.
Но из аппарата лились лишь эфирные шумы и ничего более. Проверив ещё раз положение тумблера частоты и убедившись, что он находится на отметке 1, как мы со Зденеком и договаривались, я снова вышел в эфир:
— На связи Макс. Меня кто-нибудь слышит? Приём!
Уже без особой надежды, я некоторое время ещё вслушивался в бездушное шипение, после чего выключил рацию. Заряд аккумулятора был на исходе, а пополнить его без зарядной станции, которая осталась в поезде, я не мог. Мне не удалось связаться со своими, вероятно потому, что мы находились вне досягаемости сигнала любительской рации.
«Стоп», — вдруг осенило меня. — «Любительской! Вот в чём загвоздка!»
Я уставился на приборную панель с множеством тумблеров и практически сразу же нашёл искомое — радиопередатчик. В отличие от портативной рации, радиус действия которой не превышал пяти километров, это стационарное устройство было гораздо мощнее. Я переключил тумблер на отметку ВКЛ., и на панели появился ряд цифр. Насадив на уши интерком, я нажал на кнопку сканирования и увеличил звук. Эфирные шумы стихли, и я затаил дыхание, чтобы не упустить ничего важного. Время тянулось как жвачка, а эфир был по-прежнему пуст. На табло шло сканирование частот, цифры стремительно менялись и вдруг застыли на частоте 10315 — радиоприёмник ожил. Два мужских голоса переговаривались на ломанном английском, обсуждая какой-то объект «Зеро», на котором, по словам одного из них, творилось чёрт те знает что.
Я на связь выходить не спешил. Прежде мне нужно было понять, кто они такие и что у них на уме. Речь шла, как я понял, о каком-то лагере беженцев в заражённых территориях. Где он находился и что конкретно там происходило, мне разобрать не удалось. Английский язык, судя по всему, был для них не родным. Пару раз в разговоре промелькнули знакомые из фильмов военные термины, и я собрался было нажать на кнопку передачи, как вдруг один из них произнёс фразу на польском, которая заставила меня вздрогнуть:
— Убей их всех, Тедди, убей их всех!
Польский от чешского языка, которым я владел в совершенстве, отличался не сильно. И интонация, с которой была произнесена эта фраза, не оставляла сомнений, что говоривший имел в виду именно то, о чём было сказано. И речь шла не о тварях, а о беженцах, убийство которых неизвестный поляк только что принял с таким бурным воодушевлением.
Земля под колёсами дрогнула в буквальном смысле этого слова, и вскоре на горизонте вырос огненный гриб, растягивающийся ввысь и в разные стороны. В наушниках дико зашипело, и я отшатнулся, срывая их с головы. Эпицентр взрыва был далеко. И я почему-то был абсолютно уверен, что это был термоядерный взрыв. Я в жизни не видел термоядерного взрыва в реальной жизни, как-то не посчастливилось, но данный я сразу же определил в эту категорию.
В моей голове со скоростью нейронной передачи пронеслись воспоминания о всём, что мне было известно о ядерном взрыве: электромагнитный импульс, взрывная волна чудовищной силы, радиоактивный пепел и дождь. Но как назло, самым ярким оказался анекдот о прапорщике, обучающем юных бойцов, как правильно держать автомат Калашникова при ядерном взрыве: «На вытянутых руках, чтобы раскалённое железо не капало на казённые сапоги».
— Что это? — вывела меня из раздумий Кристина.
— Бомбят, — неопределённо ответил я, не желая затрагивать скользкую тему ядерной угрозы.
— Кого бомбят? — её брови поползли вверх, и она привстала.
— Тварей, милая, тварей, — ответил я и только теперь понял, что мы стоим.
Радиус действия ядерного взрыва, если мне память не изменяла, составлял примерно тридцать километров, а эпицентр взрыва был гораздо дальше. Так что нам пока ничего не грозило. Но этим бравым ребятам могла прийти в голову идея зачистить ещё какую-нибудь точку недалеко от нас. Мне нужна была дополнительная информация, и я снова насадил на уши интерком, одновременно надавив педаль газа в пол.
"Матильда" дёрнулась вперёд, как осёдланный мустанг, и меня вдавило в кресло.
— Пардон! Пардон! — крикнул я за спину, услышав крик Кристины и детей. — Я…
Мои извинения оборвались на полуслове, так как рация снова ожила:
— Всё дотла, бро! Там никого не осталось, я тебе зуб даю. Приём!
— Ты бесчувственный сукин сын, Томек. Ты знал об этом? Приём.
— Да, бро, мне то же самое сказала твоя мамаша, когда я уходил от неё утром. Приём.