Немецкий локомотив был напичкан современными технологиями. Благодаря гибридному электро-дизельному мотору, он имел намного больший радиус действия, чем его дизельный аналог. Его крепкий и в то же время изящный корпус был отличной защитой для экипажа, правда, защита эта была пассивной. Следовало придумать способ, куда и как установить наш крупнокалиберный пулемёт. Нечего ему валяться без дела в кузове грузовика. Сразу вспомнились кадры из документальных фильмов времён Второй мировой войны: движущийся по рельсам состав с открытой платформой перед локомотивом, на которой, за стеной из мешков, устроился пулемётный расчёт в униформах мышиного цвета и серых касках «штальхельм» со свастикой на боках. Ну, со свастикой наши деды разобрались ещё в сорок пятом, а вот сама идея огневой точки на открытой платформе была вполне жизнеспособной.
Локомотив мягко скользил по рельсам задом, управляемый Петром по камере заднего вида. Мы с Вениамином стояли у открытых боковых окон и внимательно вглядывались в места, где нас мог подстерегать противник. Меня очень обеспокоило известие о дезертирах, которые ошивались где-то рядом. Надеяться на то, что твари сумели извести их всех до единого в течение одной ночи, я не мог. Судя по тому, сколько времени им удалось продержаться в целости и сохранности, они неплохо приспособились к новым условиям жизни.
Обратный путь занял вдвое меньше времени, чем путь на станцию. На экране замаячил наш старый локомотив, и на душе полегчало. Вокруг него стояли люди и приветливо махали нам руками.
— А где торжественные фанфары и патриотичные флажки? — спросил улыбающийся Пётр, виртуозно останавливая машину перед самым носом нашего состава. — Как же я люблю эту девочку! — прокомментировал он, нежно гладя приборную панель ладонью.
— Смотри, чтобы не забеременела! — подшутил над ним Вениамин, ухмыляясь.
— Мы будем очень аккуратны! — подыграл ему Пётр, ничуть не обижаясь на товарища.
Двери отъехали в сторону, и внутрь, словно вихрь, влетели Марк с Пташкой. Кристина с Алиной остались стоять снаружи, всем своим видом показывая, что я пока не прощён.
— Папа! — крикнул Марк, запрыгнув мне на руки. — Я им говорил, что ты вернёшься, а Алина мне не верила, вот вреднюка, да?
— Вредина, — машинально поправил я сына, следя за Пташкой.
Она, увидев мать, никак не прореагировала, будто бы её там и не было вовсе. А женщина смотрела поверх её головы, пытаясь рассмотреть каждого в толпе сгрудившихся у локомотива людей. Я начал понимать, что происходит, и мне стало её жаль.
— А где моя дочь? — спросила она, с надеждой глядя мне в глаза. — Она… она тут, правда? — она явно почувствовала что-то неладное. — Вы ведь не врали мне, правда?
— Нет, конечно же нет, — ответил я с сожалением. — Пташка стоит перед вами.
— Да, я Пташка, но это не моё настоящее имя. Это просто меня все так называют. А на самом деле я — Петра, представляете, Петра обозначает камень, — весело произнесла она, с интересом глядя на незнакомую тётю.
Глава VI Разгром.
Глава VI
Разгром
Совпадения в природе встречаются, но весьма редко. По крайней мере такие, какие произошли в нашем случае с Пташкой. Убогую мать, которая заново пережила потерю своего ребёнка, пришлось госпитализировать. Сердце не выдержало нагрузки и дало сбой. Её счастьем, а может быть проклятием, оказалось наличие достаточного количества нужных медицинских препаратов и присутствие доктора, который умело ими распоряжался. Только благодаря этому стечению обстоятельств её удалось спасти и стабилизировать, но док держал её под седативными препаратами. Так уж вышло, что многие работники Министерства обороны, которые служили своей стране на поприще биологической защиты, получали квартиры в одном и том же районе, а иногда даже в одном и том же доме, принадлежащем министерству. И дети рождались, как ни странно, во всех семьях. А иногда им давали одинаковые имена, и даже прозвища. Именно это произошло и в семьях Пташек. Удивительнее всего было то, что Петра никогда не видела свою тёзку и, соответственно, её родителей. Не исключено, что, будучи одногодками, они могли посещать одну и ту же школу. Вот такое вот стечение обстоятельств, вполне, скажу я вам, объяснимое. Но разве можно требовать понимания у сломленной горем матери или у одинокого ребёнка? Пташка, узнав, кто такая эта тётя, впала в уныние. Я впервые видел в её глазах слёзы, и почему-то именно я чувствовал себя за них виноватым. Чувство это было поганым, если учесть, что помочь я их горю никак не мог.