Машиах подступил почти вплотную. Сигиец почти не ощутил занимаемого им пространства.
— А сейчас мы наконец-то встретились лицом к лицу, — сказал Машиах. — И самое рациональное, самое логичное, что ты можешь сделать — убить меня, ведь именно к этому все и двигалось. Но если ты убьешь меня — совершишь самый нелогичный, нерациональный и бессмысленный поступок. Если я перестану существовать, для чего останется существовать тебе?
Он исчез, просто угас и растворился в серебристом тумане, в котором угадывались очертания домов и крыш глухого двора и проступали яркие фигуры мирно спящих людей.
— Ты станешь просто не нужен, — шепнул в самое ухо Машиах. — А я не для того тебя создал.
Аура перетекла струйкой разноцветного дыма и как будто заполнила человеческую форму перед сигийцем. Тот вновь не знал, кто это.
— Не удивляйся, сын мой, я — твой создатель, — сказал Машиах. Голос был совершенно незнакомым. — Когда я и мои неблагодарные ученики покончили с тобой… с другими тобой, ты должен был погибнуть вместе с ними, но выжил и остался единственным в своем роде, уникальным экземпляром. Ты остался совершенно один, без этого твоего биртви, которое всю твою жизнь думало за тебя и решало, что тебе делать. И в этот миг, когда связь между вами оборвалась, ты родился.
Машиах приблизил лицо, коснулся плеч сигийца. Прикосновение было привычным, словно ощупываешь сам себя.
— Потеряв все, ты обрел настоящую свободу, — сказал Машиах. — Знаешь, что такое «свобода»? Свобода это необходимость принимать решения самому и самому же нести за них ответственность. Оттого люди так боятся свободы и выдумывают ей самые размытые определения, исключающие ответственность. Я дал тебе настоящую свободу, но ты не сумел ей воспользоваться и загнал себя в привычные оковы рабства. Перед тобой рассыпалась масса возможностей, а ты ограничил себя, выдумав себе цель, выполнение которой лишено всяческого смысла.
Машиах отступил, принялся тихо, почти неслышно вышагивать перед сигийцем. Его яркий силуэт размывался, был нечетким в туманной мгле.
— Чего ты добьешься, если я перестану быть? — спросил он. — Это восстановит систему, частью которой ты был? Да и сможешь ли ты вновь стать тем, кем был? Захочешь ли стать вновь тем, кем был? Получится ли у тебя снова быть безропотным инструментом, который успокаивает себя иллюзией, что обрел цель и смысл существования, выполняя за кого-то лишенную цели и смысла грязную работу?
Он остановился. Вспыхнул от нервного возбуждения, потерял форму, а когда обрел ее вновь, то снова стал кем-то другим. Но на этот раз сигиец узнал его. Эту сули он видел в бальном зале, когда графу де Контэ показалось, что тот видит Адольфа Штерка. Тогда Райнхарда впервые посетило то чувство, которое привело сюда.
— Не расстраивайся, — сказал Машиах новым энергичным, хорошо поставленным голосом. — Это общая беда бытия — как бы мы ни старались освободиться, мы все равно ограничиваем себя, чтобы все, что мы сделаем, не привело ни к чему, кроме сиюминутных бесцельных и бессмысленных результатов. Но парадокс в том, что это и есть цель и смысл. Амбиции, желания, стремления, обиды, месть, иные страсти движут человеческим существом, его природой, а человек движет этой вселенной. Не каждый в отдельности, разумеется, но все вместе создают ту движущую силу, которая толкает историю. И каждое, даже самое бессмысленное, бесцельное действие вносит свой вклад в это движение.
Машиах сделал паузу, подбирая слова для своей лекции.
— Успех одних всегда означает неудачу других, — сказал он. — Такое столкновение интересов логично, закономерно и естественно, именно из-за него и происходит движение. А что, если исключить из этого уравнения неудачу? Что, если оставить один лишь успех? — он вновь помедлил, дожидаясь ответа. Ответа не последовало. — Я отвечу: возникает хаос, из-за которого все останавливается, из-за которого каждый выигравший оказывается проигравшим. А упорядочить этот хаос может лишь третья сила, избегавшая столкновений и противоречий. Это, пожалуй, был самый интересный опыт, который мне доводилось ставить во всех моих жизнях, а я поставил их немало. Ты, кстати, тоже поучаствовал в этом эксперименте и получил то, что хотел.
— Нет, — сказал сигиец, чувствуя, как сдавливающее его поле слабеет.
— Да, — возразил Машиах. — Ты меня нашел. Ведь это было главное. Именно это двигало тобой. В этом была твоя цель, которой ты стал просто одержим. Видишь? Даже тобой, казалось бы, пустым, бездушным механизмом, управляют те же в точности законы, что и обычными людьми. Может, во всем виноваты души, которые ты собрал за прошедшие годы? А может, биртви, как ни пыталось, не смогло выжечь, вытравить из тебя мерзкую человечность?
Машиах снова приблизился, по-дружески обнял сигийца за плечи.
— Сейчас я спас тебя от самого себя, — сказал он. — Когда я уйду, у тебя останется смысл дальнейшего существования. Потому что я желаю тебе лишь блага. Ну хорошо, тут есть и эгоистичный интерес. Хоть я и твой создатель, но и ты создал меня. Мы создали друг друга. Ты, и я имею в виду всех тебя, были целью моей жизни. Я грезил вами десятки лет, а потом осуществил свою мечту, достиг цели, выполнил все задачи. И знаешь, что я почувствовал, когда у меня все получилось? А ничего. Пустоту. Горький привкус разочарования. Но потом я узнал, что ты жив, а это значило, что мне еще есть к чему стремиться. Пока ты существуешь, существую я. Именно поэтому я и не могу тебя убить. Не хочу. И не стану.
Ощущение чужого касания исчезло.
— Но я все же не оставлю тебя с пустыми руками, — сказал Машиах, возникнув перед сигийцем в новом воплощении. — Ты кое-что обещал кое-кому, и я помогу тебе выполнить обещание. Ты же места себе не найдешь, если тебя не направить, не указать цель, к которой двигаться. К тому же, не только ты должен получить то, что тебе хотелось.
Он наклонился и сказал. Тихо, осторожно, как будто кто-то мог их подслушать.
— Ну а теперь прощай, сын мой. Может быть, когда-нибудь мы еще встретимся, но я бы на твоем месте на это не рассчитывал. Хотя, с другой стороны, на что еще тебе рассчитывать, как не на нашу следующую встречу?
И он растворился в тумане. А вместе с ним исчезла и та сила, которая держала сигийца.
— И ты ему поверил? — фыркнула Аврора. — Сбежал, четыре месяца прятался в вонючих выгребных ямах, дожидаясь, когда вернется Ванденхоуф, только потому, что так тебе сказал какой-то психопат-шизофреник?
Сигиец не стал отвечать.
— А что теперь? — не отставала чародейка. — Ну скажи мне, пожалуйста. Твоя выходка кое-кому ой как не понравилась. Ты убил Максимилиана Ванденхоуфа, а его должны были судить. Ложа не любит, когда у нее отнимают ее любимое развлечение — игру в правосудие. Теперь тебя из-под земли достанут… если, конечно, допустить, что тебе каким-то чудом удастся перебить пару дюжин чародеев Ложи и опять сбежать. Но не удастся. Знаешь, почему?
Аврора легонько пнула камень носком сапога.
— Я должна помешать тебе, — сказала она. — Остановить тебя и бессмысленное кровопролитие. Любым способом. Не смотри на меня так. Я же знаю, что ты меня насквозь видишь.
Блестящие синевой в свете кристалла глаза неотрывно следили за чародейкой. Авроре делалось не по себе, но она и не думала отступать.
— Я хочу тебе помочь. Я могу тебе помочь. Тебе нужно только довериться мне.
Чародейке показалось, что серебряные бельма как-то подозрительно блеснули, а на обычно безразличной ко всему физиономии проступило нечто такое, что можно было бы принять за эмоцию. Во всяком случае Авроре показалось, что синюшные тонкие губы сигийца скривило в чем-то похожем на ухмылку. Всего лишь на секунду, но эта неопределенность вывела чародейку из себя.
— Не смотри на меня так, паршивец! — повторила она со злостью. — Я тебя еще ни разу не обманула и не предала, в отличие от некоторых. Я вообще не понимаю, зачем и почему согласилась рискнуть шеей и прийти сюда, чтобы упрашивать тебя, но вот пришла и упрашиваю. А ты, как пень, молчишь. В отличие от моего терпения время у тебя не бесконечное. Штурм этих развалин отложили на четверть часа. Десять минут мы уже потратили.