Сигиец несколько секунд молча на нее смотрел и наконец сказал:
— Зачем?
— Что «зачем»? — насторожилась Аврора.
— Зачем помогать мне?
— Не знаю, — пожала она плечами, ковыряя носком сапога еще один камушек на полу, — спроси что полегче.
— Как?
Чародейка улыбнулась.
— Не так быстро, удивительный мой, — ласково и чуть насмешливо проговорила она. — Сперва тебе придется сказать «да» или «нет».
Сигиец больше не раздумывал.
— Да.
Аврора сдвинула шапку ближе к затылку и, несколько осмелев, подступила к Райнхарду почти вплотную. От него пахло кровью и сырой одеждой, но это были практически единственные запахи, которые улавливал чуткий нос чародейки.
— Все очень просто, — сказала она, глядя сигийцу в глаза. — Тебе нужно меня поцеловать.
— Зачем?
— Затем, что я так хочу, — недовольно поджала губы и нахмурилась Аврора. — Считай, это плата за мою помощь.
Он настороженно замер, сверля взглядом исподлобья. Аврора вздохнула, вспоминая подвал Геллера, где уже безрезультатно пыталась добиться от него чего-то подобного. Тогда она просто не поняла, что он вообще не понимает, что от него нужно.
— Хочешь чего-то — возьми сама, да? — усмехнулась Аврора, пряча в карман полушубка кристалл.
Уже в темноте она протянула к сигийцу руки. Осторожно опустила ладонь на его правое плечо, правую поднесла к лицу и коснулась щеки, оглаживая бороду. Затем привстала на цыпочки и потянулась губами к его губам.
Они оказались едва теплыми и почти неподвижными. Добиться ответа снова не получилось. С тем же успехом Аврора могла бы поцеловать статую. Да еще и с противной жесткой бородой, лезущей в рот и мерзко щекочущей лицо. Но чародейка не была особо брезгливой и привередливой в этом плане — и не такое приходилось терпеть.
Шапка съехала набекрень и под собственной тяжестью начала падать. Аврора подхватила ее, удержала на голове. Сигиец напрягся, но не почувствовал никакой угрозы.
Чародейка обняла его за шею свободной рукой, продолжая держать шапку, крепче впилась в губы сигийца, полностью отдалась этому странному недопоцелую. И в какой-то момент вроде бы даже добилась чего-то похожего на ответ. Во всяком случае, Райнхард расслабил напряженные губы, приоткрыл рот. Аврора воодушевилась, осторожно прижалась к нему, чувствуя тело. Поправила шапку, освобождая правую руку.
Сигиец успел отреагировать, но левая рука слушалась слишком плохо и лишь беспомощно дернулась. А Аврора всадила ему в шею тонкую иголку и надавила на поршень хитро смастеренного узкого шприца.
Райнхард оттолкнул ее, выдернул шприц. Аврора устояла на ногах, смахнула шапку и снова кинулась вперед, выдернув из волос иглу-шпильку. Чародейка почувствовала легкий толчок в грудь, но ее это не остановило. Парализующий яд очень плохо, но все-таки подействовал на сигийца, хоть и потребовалась чудовищная доза в невероятной концентрации. Аврора подскочила к Райнхарду, занесла иглу. Он перехватил ее руку своей слабеющей рукой. Чародейка высвободилась, увернулась от вялого, размашистого удара. Сигийца повело по стене. Он упал на колено. Аврора подхватила его, не дала упасть. Райнхард, кривя от усилия лицо, потянулся к ней, коснулся ледяными пальцами горячей шеи под воротом полушубка, но тут рука почти совсем ослабла.
— Ну хватит, глупый! — прошипела в ухо чародейка. — Не упрямься. Это сильнее тебя! Даже ты не переваришь!
Его пальцы разжались, рука бессильно повисла. Райнхард навалился на чародейку всем весом, и Аврора едва удержалась сама. Яд, несмотря даже на яростное сопротивление организма сигийца, действовал и неумолимо подбирался к сердцу. Аврора напряглась, толкнула Райнхарда на стену, зажала иглу зубами и рванула на его груди мокрую куртку. На ощупь в темноте отыскала, где спазматически толкающее отравленную кровь сердце, и, зажмурив предательски повлажневшие глаза, воткнула в него иглу. Она не промахивалась в потемках — имелся богатый опыт.
Райнхард и сейчас держался пугающе долго, боролся с ядом, который убивал за секунду, бесконечных полминуты. Аврора даже похолодела от страха, чувствуя пальцами его дрожь, спазмы и судороги. Ей даже показалось, что сигиец переборет отраву, как тогда, когда ведьма напоила его мерзостью.
Но все-таки Райнхард затих, в последний раз страшно вздрогнув.
Аврора посидела над ним еще некоторое время. Услышала, как где-то внизу что-то хлопнуло, загремели тяжелые шаги, — начался штурм.
Когда группа бойцов Ложи, светя себе огнем в ладонях, добралась до раскуроченной квартиры, то обнаружила лишь холодный труп неизвестного.
И никого больше.
Post Mortem
Клаус Клаппербайн налил в мензурку разведенного спирта, с аптечной точностью отмерив нужную дозу. Взяв мензурку для стерильности хирургическим зажимом, Клаус икнул, почавкал губами, поздравил своих друзей с новым годом, пожелал им счастья. Друзья не ответили, но за то Клаус их и ценил. Профессионально запрокинув голову, доктор Клаппербайн с удовольствием опохмелился. Скромная новогодняя трапеза давно закончилась, пришлось занюхать собственной белой мантией магистра-патологоанатома.
Если бы академик третьего круга Клаппербайн любил живых, то места себе от злости не находил бы из-за того, что его оставили дежурить в новогоднюю ночь в морге при Arcanum Dominium Magnum. Но общение с теплыми он воспринимал как неизбежное зло по долгу службы, а новый год на дух не переносил, поэтому с радостью дежурил за всех и каждого, кому выпадало. Тишина, приятная, спокойная компания и, конечно, подарки от коллеги, которому позарез надо отпраздновать в кругу семьи.
Клаус обтер руки о влажное полотенце — стерильность превыше всего. Икнул, сдерживая спиртовую отрыжку, взял со стола чистый скальпель и, слегка пошатываясь, вышел из своего уютного закутка, направился в палату, куда совсем недавно привезли нового друга.
Привез какой-то высокий начальник — Клаус в них не сильно разбирался и, если честно, не очень хорошо помнил, сколько за сорок шесть лет службы в Ложе сменилось риторов и сменялись ли вообще. Начальник очень много кричал, что Клаус чуть-чуть выпил для согрева, что нужно немедленно проводить операцию, а руки у него трясутся. Живые вечно орут зачем-то. Глупость какая. У Клауса Клаппербайна за все его шестьдесят восемь лет жизни ни разу не тряслись руки и ни один еще пациент не жаловался.
Клаус вошел в палату и поежился от холода. Узкое окно цокольного этажа под самым потолком было открыто настежь. Хотя Клаус холод любил, но это была инстинктивная реакция живого организма, совсем недавно дремавшего в тепле.
Патологоанатом широко зевнул и прошествовал к операционному столу, на котором лежало накрытое простыней тело. Клаус сдернул простыню и не скрыл разочарования. На столе лежал самый обыкновенный заросший и обросший бродяга, может, старый солдафон без пенсии, а может, жертва жестоких пыток, если судить по количеству шрамов, а вот пара лишних свежих дырок его все-таки доконала. Обычное тело, вот только для чего его привезли в морг Ложи? Здесь оказываются вроде как одержимые демонами, уникумы, умудрившиеся после расчленения двигаться несколько минут или часов в разобранном виде и описывать ощущения, мутанты и гомункулы, которых страшно в обычный морг везти. Ну или хотя бы просто занятные недоразумения природы вроде трехгрудых женщин, двухголовых детей или двухчленных мужчин.
У этого член был один. Самой обычной формы и не самый внушительный из тех, что Клаусу довелось повидать.
Доктор Клаппербайн поскреб мизинцем обрамленную жидкими пегими волосами лысину, дохнул алкогольными парами, наклонился к трупу и поднес к его брюшине скальпель. Рука старого патологоанатома и впрямь не дрожала.
Но едва он коснулся скальпелем чуть выше лобка пациента, как пациент вдруг вскочил и принялся орать. Клаус отшатнулся от стола, избегая кулаков пациента. Он честно пытался разобрать, что там орет оказавшийся предательски живым покойник, но разобрал только предлоги и пару глаголов.