Она смешалась:
— Нет, не то что радуюсь, но пойми меня правильно: с самого начала мне все это не нравилось. Не умею объяснить, во не нравилось... Понимаешь, не умею...
— Я умею! — воскликнул он. — Тебе ровным счетом все равно, купили мы этот завод или не купили... Ровным счетом!..
— Папа, зачем ты меня так, папа?.. — вскрикнула она.
Когда он отнял руку от глаз, ее уже не было. Он снял телефонную трубку и попросил Ярцева зайти: однако, не дождавшись, пошел Ивану Сергеевичу навстречу. Они стояли посреди коридора, погруженного в кромешную тьму.
— Только не удивляйся, Иван Сергеевич, — предупредил он Ярцева. — Ты знаешь, что сказал Жуэ Майке? Он продал завод эльзасцу! Пойми: продал уже... Она мне сказала это сейчас, вот только что. — Он вздохнул. Ярцев молчал, он был ошеломлен не меньше Ипатова. — Ну, черт с ним, с заводом, но Майка, Майка... Ее это не только не огорчило, она обрадовалась... Ты понимаешь что-нибудь, Иван Сергеевич?.. Обрадовалась!.. Понимаешь?..
— Не понимаю, — признался Ярцев.
— И я не понимаю... — вымолвил он едва слышно.
Где-то рядом стоял Ярцев — Александр Петрович слышал его дыхание, ставшее с волнением громким, но не мог рассмотреть его лица, как ни старался — не мог... Далеко в глубине здания сохнувшее дерево сеяло вдохновенный шепот: «И я не понимаю... И я не понимаю...»
ПЕРВЫЙ ДОЖДЬ
Повесть
Туча приблизилась к солнцу и затенила город. Будто кровь схлынула с лица: синими стали и портики боярских теремов, и усеченные купола церквей, и вода в прудах, и асфальт, и листва Могошайи.
Ливень отгремел и ушел. Он бушевал теперь где-то за Плоешти и Бузэу; а синий отсвет все еще лежал на камне и воде Могошайи.
На север ушла гроза. Ее зарницы вспыхивали, обнимая полнеба, и подолгу держались над степью.
А Могошайя все еще смотрела в степь. Она смотрела туда в неширокие щели своих створчатых ставен, в крохотные оконца теремков, сквозь сплетение кованых прутьев, охвативших окна хоромов. Она смотрела туда и не могла понять, какой огонь немилосердно палит степь: уходящей на север грозы или приближающейся к городу битвы.
Наши войска вошли в Бухарест поутру.
А сейчас в яблоневом садике под окнами моей квартиры уже отстаивались сумерки. Я только что вернулся с аэродрома и, наскоро переодевшись, готовился пойти в город. Не успел я застегнуть ремень, как услышал знакомые шаги Лобы, быть может более торопливые, чем обычно.
— Эх, товарищ майор, если бы вы знали, какой я тут гаражик отколол... игрушка! Хотите покажу?
— А не поздно ли, Лоба?
— Да ведь это здесь — совсем рядом... Вон за тем домом под черепицей...
Мы с Лобой минули особняк под черепичной крышей и, отворив чугунную калитку, прошли в небольшой дворик, тщательно выложенный белым камнем. Этот каменный двор был типичным для кварталов Могошайи. В нем был и палисадник, убранный пыльными кустами дикой розы, и кирпичный сарай, и ледник, укрытый подстриженным камышом, и гараж.
Гараж был хоть и мал (всего на одну машину), но построен тщательно. Мне было понятно состояние Лобы. Нужно было видеть, как в пору снегопадов под Корсунью Лоба чуть ли не на своих плечах вынес наш «виллис» из балки, занесенной снегом; как где-то уже в Приднестровье, стоя по колено в грязи, он «переобувал» машину; как гнал «виллис» через Буг — надо было видеть это, чтобы понять его радость.
— И вода в гараже!.. — возликовал Лоба, увидев кран водопроводный. — А вот и шланг!..
Лоба подкрутил шланг к водопроводной трубе, повернул кран. Я приготовился увидеть, как туго шевельнется отяжелевшее тело шланга и весело прыснет вода. Но шланг был недвижим.
— Нет воды? — взглянул Лоба на меня и пошел вон из гаража.
— Доомна, апа ну есте... апа... (Госпожа, воды нет... воды...) — услышал я голос Лобы — за те шесть месяцев, что мы находились в Румынии, каждый из нас, как мог, постиг язык.
— Бомбардомент, домнулуй... Аста кауза... (Бомбардировка — вот причина...) — донесся до меня женский голос.
Я вышел из гаража.
На крыльце стояла молодая женщина, и ее золотисто-красные волосы, густые и неубранные, были стянуты темной лентой.
— Фынтына естэ, домна? (Есть ли колодезь, госпожа?) — допытывался Лоба, не без труда подбирая румынские слова.
— Аколо естэ (там есть), — торопливо произнесла женщина, указывая на соседний дом.
Только теперь мы обратили внимание на особняк за кирпичной оградой: серый, массивный, как две капли воды похожий на тот, в котором жила наша хозяйка.
— Аста каса... домневостра? (Это ваш дом?) — спросил Лоба.