— Что люди скажут? — кричала мать, теперь уже не делая из своей беды тайны. — Господи, что скажут люди?..
Нана встала и перешла из своей комнаты в комнату невестки. Там пахло нафталином и старой одеждой. Толстое дерево и жесть сундуков, где хранилось спрессованное и едва не превратившееся в антрацит добро, были бессильны удержать эти запахи.
— Что случилось, невестка?.. — спросила нана.
Мать заголосила пуще прежнего.
— Он сказал, что убьет себя, если мы не разрешим ему жениться на Фижецук... Он сказал... — повторила мать и указала на окно.
Там, меж деревьев, освещенных луной, шагал, без устали шагал Капрел, весь во власти своей думы, беспокойный, какой-то неестественно бледный, как эта сухая, облитая луной земля, как крыши домов, поднявшихся над садом, как сама листва.
— А Фижецук... где Фижецук? — спросила нана.
— Ушла, ушла... где-то ходит, ходит. Они вместе сошли с ума... — простонала мать, не поднимая головы с подушки.
И нана печально посмотрела в окно и, быть может, увидела, как где-то в ночи, на круче, выросшей над Кубанью, или на мосту, что возник над неспокойной кубанской водой, а может, еще дальше, на обнаженных и пористых камнях и глинах закубанского взгорья, бродит и не может унять радость и тревогу Фижецук. И, быть может, нана увидела лицо Фижецук, лицо человека, угнетенного сердечной тоской и счастьем, сине-мглистое, как этот кочующий свет луны, как ее свечение на этом пористом камне.
— Что же ты молчишь, нана? — кричала невестка. — Что мы будем делать?
— Что делать? — переспросила нана. — Господи, это же так ясно, что надо делать, когда люди любят друг друга... — сказала нана, на этот раз громче обычного.
На миг невестка онемела, но мига этого ей было достаточно, чтобы понять, все понять, и она закричала:
— Нет!..
Она так кричала до утра, громко рыдая и неожиданно немея, потом опять разражаясь рыданиями. Она кричала, а двух человек носило по городу, носило как челн, брошенный на волю шальной волны, и казалось, что тропы этих людей навсегда разминулись и никогда уже не встретятся.
А потом мать пришла к нане, бесконечно уставшая:
— Кто знает, кого он мог бы взять на стороне, а Фижецук мы знаем...
— Да, конечно... — согласилась нана. — Пусть люди думают что им угодно... сказала мама. — Пусть думают... — кивнула нана. — Кто может запретить им думать...
Мама ушла, чтобы через пятнадцать минут вернуться, — в этот раз она была почти счастлива.
Как далеко человеку кажется счастье и как, в сущности, близко оно!
— Асы нан... Нана моя, — сказала невестка. — А что, если Фижецук переселить... ну, хотя бы к Асланихе, соседке нашей, и послать сватов туда... она придет как бы из другого дома.
Нана улыбнулась:
— Если согласится Капрел...
Но теперь невестке трудно было испортить настроение.
— Если скажешь ты, нана, ему — он согласится... только тебе он и не откажет.
Нана смолчала — то ли ей не хотелось тревожить невестку, то ли она и в самом деле согласилась.
— Как ты думаешь? — спросила невестка.
И в этот раз нана ничего не ответила.
Невестка поцеловала нану в щеку — не часто она была такой щедрой.
— Я все-таки сбегаю сейчас к Асланихе... у нее бессонница.
— Может, до утра потерпим, дочка? — сказала нана.
— Нет, я уже не могу терпеть...
Она действительно не могла терпеть. Странное дело: никто больше ее не сопротивлялся желанию Фижецук и Канрела, а теперь именно она не могла терпеть.
Мама устремилась к Асланихе. Она выбежала из дому и остановилась: было светло и тихо, почти дневная ясность и полуночная тишина.
— Что же это такое? — прошептала она, глядя вокруг, — никогда прежде она не видела город таким. — Что же это?
Она перешла улицу, точно по бревну, перекинутому через ручей, медленно, останавливаясь, стараясь удержать равновесие: дом соседки был наискосок — дубовые ставни, скрепленные железными болтами, берегли непрочный сон соседки.
— Соседка... отзовись! — крикнула мама — толстые доски ставен почти не восприняли удара худой ладони. — Соседка, ты спишь?
Загремел и упал болт — ставни вздрогнули и распахнулись, в окне возникли худые плечи соседки.
— Слушай, соседка, я хочу тебя просить: ближе тебя у нас никого нет. Возьми, пожалуйста, Фижецук на один день — только на субботу, а в воскресенье она вернется к нам...