Джим забывает дышать на полувдохе: медотсек пропитан запахами лекарств, стерильности, нотками инопланетного газа и горелой плоти. Леонард мертвой хваткой держится за край хирургического стола, а медсестры украдкой всхлипывают.
– Он мертв, Джим… – констатирует Боунс, и капитан готов падать рядом с телом вулканца – в ожогах и крови, в рваных тряпках вместо формы и с зияющей раной в животе.
– Нет… – сипит Кирк, вдыхает поглубже, а потом бросается к Маккою. – Нет!!
Всего несколько часов назад Леонард рычал ему в комм, что со спасенными все в порядке, что Джим должен делать свое дело и вытащить их из этой передряги живыми и что должен стрелять или уводить «Энтерпрайз» в варп-прыжок, а не учить дорогого друга, как оперировать его подчиненных. И Джим принял его слова на веру, цепляясь за привычный сарказм с успокаивающими нотками в голосе, и бежал к Скотти. А Боунс в это время…
А Боунс в это время констатировал смерть их зеленокровного старпома.
Леонард никогда ему не врал. Угрюмому доктору и лучшему другу нечего было скрывать от капитана. Незачем было изворачиваться, приукрашивать, умалчивать или недоговаривать. Незачем было придумывать небылицы, строить козни за спиной или вешать лапшу на уши. Леонард был любимым сварливым циничным доктором, который с понятием жалости был знаком только номинально. Кирк именно это в нем и любил – искренность без прикрас и горькую, как и все его лекарства, правду. Жестокую, подчас болезненную, но всю и без остатка. Джим не может осознать, как Боунс решился на ложь именно в тот момент. Он обещал, и Джим ему верил…
Нет, он не обижен на СМО, не досадует и пока еще не скорбит. Внутри Джима огромная черная дыра, которая медленно, клетка за клеткой, пожирает все его естество. Неистово и настолько болезненно, что он готов кричать до кровавой рвоты. Он не может в это поверить. Он не знает, как с этим жить. Он никогда не будет готов к этому. И корабельных суток преступно мало, чтобы осознать произошедшее, принять и попробовать смириться.
Кирк не чувствует боли от укола гипошприца, не ощущает тяжелые, подрагивающие ладони Леонарда на своих плечах. У того сухие глаза, бледная, серая, даже несмотря на смуглость южанина, кожа и десяток новых мимических морщин на смертельно усталом лице. Джим знает, что это он его довел. А еще знает, что сейчас выглядит далеко не лучше доктора. А что уж говорить про Спока…
Капитан утыкается носом в грудь СМО, хрипит, пытаясь дышать, хватается за него, еле стоя на ногах, и слепнет от тьмы в своей голове. А потом Боунс уводит его в свой кабинет, усаживает на кушетку, снова колет чем-то едко-жгучим, и уже через пять минут черная дыра внутри капитана захлебывается новой волной боли.
– Джим… У него были мизерные шансы… Я сделал все, что мог… – Маккой не оправдывается, усаживаясь рядом, но говорит тихо и осторожно.
Кирк приваливается к его плечу, прикрывает глаза и ждет, когда же последует взрыв – выброс эмоций, паника, отрицание, истерика или слезы – он себя знает – что-то будет обязательно. Но вместе с осознанием и болью приходит оглушительная пустота, и Джим чувствует, что его сердце остановилось вместе с сердцем вулканца.
Его старпом был унылым занудой. Логичным до мозга костей, упертым и правильным. Не понимал шуток, отказываясь принимать концепцию чужих речевых традиций, даже несмотря на то, что – лингвист, и порой, не видел ничего дальше собственного носа, при этом являясь одним из самых умных существ на «Энтерпрайзе». Джим прекрасно помнит, как поначалу ненавидел узколобого профессора – он и сейчас иногда себе это позволяет – редко и уже далеко не всерьез, злясь. В Академии найти общий язык с вулканцем казалось невыполнимой задачей – сколько Кирк ни бился над ней, а решение получилось всего одно – обман на тесте Кобаяши Мару. Но позже, после известных событий с Нероном, рассудив здраво и успокоившись, Кирк не смог сказать, что решение было неверным. В конце концов, именно оно дало начало их отношениям как офицеров Звездного флота. А вот дальше Джим уже действовал сам – снова пробовал, спрашивал, проверял, вынуждал и манипулировал. Но осознанно, шаг за шагом, приближался сам и подталкивал Спока к себе и взаимопониманию. Им ведь нужно было работать вместе, сосуществовать, доверять хотя бы отчасти и понимать друг друга. Джим этого хотел, и уже совсем скоро не смог бы представить на месте старпома какого-то другого офицера. Очень скоро Спок стал важным, неотъемлемым, необычным, неоднозначным, необходимым…
Джим поначалу страшился этого осознания, оглядывался на самого себя, переспрашивал, отодвигал в сторону свое всегда «прожорливое» либидо и анализировал опять. А в тысяче футов под водой, услышав голос старпома на склоне вулкана, понял, что его сомнения давно и безнадежно бессмысленны. И чем сильнее боль от скандала из-за нарушения Директивы, тем яснее он это понимает. Чем сильнее боль в камере варп-ядра за защитным стеклом, тем больше уверенность, что его чувства раз и навсегда изменились. Кардинально противоположно.
В палате земной больницы у него было время об этом подумать. Было время принять, придумать сотню планов, решений и выходов из этой ситуации и понять еще одну вещь: сердце старпома уже, кажется, было занято, и уж точно вулканец не будет связывать себя однополыми отношениями, когда его народ на грани вымирания. Джим понимает, что, по большей части, все это – отговорки, но не может найти в себе ни сил, ни смелости действовать грубо и эгоистично, когда на его глазах погибла целая планета. Он не вправе ставить себя «во главу этого угла» и потворствовать собственным желаниям. Нужно смириться и стерпеть. Переболеть, как в детстве ангиной, и освоить новые грани актерского мастерства. Джим себе не враг и уж точно не собирается портить только-только восстановившиеся отношения своими эгоистичными порывами.
И он терпел. Сжимал зубы, пил со Скотти, отшучивался перед Ленном и игнорировал Ухуру. Играл со Споком в шахматы иногда и приучал свою буйную, порывистую, импульсивную натуру довольствоваться малым. Самым малым, но единственно возможным мизером. А все для чего? Чтобы однажды они пришли к этому чертовому Янусу и абсолютно все стало бесполезным?
***
Через час после посещения медотсека Джим, отказавшись от еще пары уколов СМО, объявляет экипажу их положение, план дальнейших действий, состояние корабля и имена погибших. Он уже знает, как «Энтерпрайз» реагирует на плохие новости, но в этот раз команда скорбит так, что Джим давится комом в горле. Снова учится дышать и заставляет и себя, и офицеров приступать к работе. У них еще будет время оплакать погибших – прямо сейчас они не должны пополнить их ряды…
А через сутки к нему подходят Чехов и Сулу, и Джим стремительно заканчивает свои дела на мостике, скрываясь в инженерном отсеке. Они со Скотти выпьют залпом по стакану андорианского виски, разберутся с последствиями пожаров в шлюзах и турбинах и примутся за двигатели, которые так и стоят на месте. Стоят как вкопанные, сколько бы они над ними ни бились. Возможно, это из-за неподъемного груза ответственности, возможно, из-за горя или инопланетного пойла, но до Кирка понемногу начинает доходить, что, возможно, дело тут не в двигателях и поломках. Проблема ведь может крыться извне. Они надежно спрятались в странном излучении звезды, но что они знают об окружающей ее туманности? Об этом кристально-белом свете и его частицах? Какой еще сюрприз их может ожидать в этой проклятой двуличной системе?