3 ноября
Утром выяснилось, что ночь напролет лил дождь и дороги вконец развезло. Сырость стояла несусветная, промозглый холод пробирался даже под тулуп, отчего по телу бегали мурашки. Двор превратился в сплошное болото. Гуменщик сплюнул и воротился в дом.
— Не для моих старых костей такая погода! — сказал он своему старому домовику.
— Нелегко вам, людям, — согласился тот. — А нам вот погода нипочем, разве что плесень заводится. Но это пустяки, пованивает только.
— Рассказывай! Когда я тебя нашел, ты совсем плох был, — отозвался гуменщик и плюхнулся на пол перед печью, достал уголек, прикурил трубку. — Ух, ну и тепленько здесь! Так о чем это я... Да, ты совсем ветхий был, когда я тебя из канавы подобрал.
— Ветхий-то ветхий, но живой! — ответил домовик. — Просил я тебя дать мне отпуск или еще чего? Нет, взял под козырек и потребовал задать работу! То, что ты не одну неделю сушил меня на шестке, — это твое дело. Домовику все нипочем — даже если рука там или нога отвалится, — присобачит вместо них какой-нибудь сучок — и полный порядок!
— И чего же это ты в канаве валялся? — спросил гуменщик. — Отчего не летал, раз жизнь у тебя такая распрекрасная была?
— Домовик не может просто так летать, — стал объяснять старый езеп. — Ему хозяин должен приказать. А мой хозяин помер, я ему башку свернул, когда он мне работу задавать перестал, и Старый Нечистый заполучил его душеньку. Я же остался неприкаянный, чем заняться — не знал. Вот и мок там, в канаве, пока ты, добрый человек, не взял меня в свою избу. Еще раз тебе спасибо!
— И кто же тот дурень, что позволил себе шею свернуть? — спросил гуменщик. — Тут уж совсем олухом надо быть.
— Был один пастушок.
— Дите, ясное дело. Ничего удивительного! Не след ребенку домовика мастерить, мало у него ума еще. Взрослого мужика домовик нипочем не одолеет. Я домовиков штук сто, небось, смастерил и всегда сухим из воды выходил. Тут свои секреты имеются.
— Нечего задаваться, — обиделся домовик. — Таких людей полно, кого домовики одолевают и кому с душой своей распрощаться приходится.
— Я ни одного такого не знаю. Кроме твоего пастушка.
— Ну, их не так уж и мало, — сказал езеп. — Может, тебе повезло. А может быть, домовики просто сжалились над тобой. Вот я, например, у меня и в мыслях нет шею тебе свернуть или что-нибудь в таком роде. Потому что я благодарен тебе!
— Просто тебе не свернуть мне шею, ведь я не записан в книгу Старого Нечистого! — отозвался гуменщик, сидя у печи. — Не я тебя смастерил, в этом дело. Ты что думаешь, почему я тебя подобрал? Я же старый человек, недосуг мне каждый год домовика менять, мне требуется такой — видавший виды, чтоб не мог надо мной власть забрать. Вот так-то, дорогуша. У вас, у нечистой силы, ума поменьше, чем у нас!
Домовик обиженно умолк и принялся ковырять длинным ногтем в носу.
Разбирались с домовиками и в других домах. Домовик Оскара-амбарщика взбунтовался.
— Хозяин, задай работу! — рявкнул он. — Задай работу!
Оскар — здоровенный мужик с широкой красной физиономией, на которой поблескивали малюсенькие хитрющие глазки, с удивлением уставился на домовика.
— С чего это ты так быстро пришел в негодность? — спросил он. — Тебе всего-то четыре месяца, а такие, как ты, по крайней мере год держатся.
— Почему это ты решил, что я негодный? — проворчал домовик. — Задай работу! Не задашь — сверну тебе шею, как и договаривались.
— Уговор я, положим, помню! — заверил домовика хозяин. — Ну, что поделаешь, раз уж на то пошло. Ладно, дружок, иди и сооруди-ка мне лестницу из хлеба.
Рассыпая во все стороны искры, домовик полетел выполнять задание. Оскар-амбарщик налил себе еще похлебки.
— Вообще-то жаль, что этот домовик так быстро пришел в негодность! — вздохнул он. — Я же его с таким тщанием делал — семь веников на него извел, хорошим кожаным ремнем перепоясал. И не перетруждал его особо, только по важным делам, и как это он так быстро из строя вышел.
— Кто его знает, с чего, может, от дождливой погоды, — предположила жена Оскара Малл, которая ждала уже шестого ребенка. — Рано или поздно все домовики дуреют и покушаются на жизнь. И когда он сгорит?
— Ну, денек он теперь провозится с этой лестницей, — стал объяснять Оскар. — К вечеру станет ясно, что хоть ты тресни — ничего не получается! Строить лестницу из хлеба — хорошее занятие, чтоб поджарить домовика. Прежде я заставлял их решетом воду носить, но это занятие нудное, и пока домовик сообразит, что это дохлое дело, много времени пройдет. К тому же он весь вымокнет и, загораясь, будет дымиться и вонять горелым дерьмом. Пусть хлебом занимается, лепит лестницу. Доем вот похлебку и пойду пошукаю в сарае — вечером придется нового домовика смастерить, надо подходящего материалу присмотреть.
Детишки амбарщика быстренько поели, сказали спасибо и поспешили во двор смотреть, как погорит пришедший в негодность домовик, не справившись с последней на своем веку работой — слепить из хлебного мякиша лестницу. Детям это очень понравилось. Возившийся с хлебом домовик выглядел уморительно, глаза его отсвечивали желтым, хвост странно подергивался. С неистощимым упорством пытался он слепить из смоченного слюной хлебного мякиша лестницу, и конечно же она тут же разваливалась. Дети хихикали, домовик скрипел зубами. От него уже пошел легкий дымок, и там, где веники были связаны, показалось что-то красноватое. Да, вспыхнуло пламя. Домовик взвыл и, чтобы сбить огонь, принялся прикладывать мокрую грязь с земли, но поскольку он продолжал по приказу хозяина возиться с хлебной лестницей, то погасить огонь не удавалось. Вот уже занялась и голова домовика. Тут только он бросил свое занятие, замахал, как мельница, руками и взлетел, подвывая. На воздухе пламя вспыхнуло с новой силой. Объятый пламенем домовик пролетел метров двести и упал в поле, где и догорел, так что даже золы не осталось.
— До чего красиво, — восхитилась старшая дочка Оскара-амбарщика. — Совсем как елка в церкви на Рождество!
— А мне больше нравится, как свинью режут, — пробормотал себе под нос ее четырехлетний брат.
— Как свинью режут! Какой ты дрянной и жестокий мальчишка! — упрекнула его девочка. — Что в этом красивого? Пойдем, посмотрим, может, от домовика хоть какой-нибудь зуб остался — мне бы в бусы вставить!
Недолгий ноябрьский день был уже на исходе, когда Оскар постучался в дверь. Притолока была такая низкая, что пришлось опуститься чуть ли не на карачки, чтобы пробраться в ригу. Гуменщик предложил гостю квасу.
— Благодарствую, — степенно поблагодарил амбарщик. — Глотку завсегда надо промочить, раз угощают! — Он отхлебнул порядочный глоток. — Пришел к тебе смородины попросить.
— Опять, что ли, на перекресток собрался?
— Ну да, как же иначе. Мой домовик, видишь ли, нынче совсем очумел, пришлось запалить его. Теперь надо нового смастерить, — объяснил Оскар-амбарщик. — Я мужик худой, мне без домовика никак.
— Не умеешь ты с домовиками обходиться, — заметил гуменщик. — Гоняешь их по-черному! Я, бывает, вечером как посмотрю, так твоя изба прямо-таки брызжет огнем — то и дело домовик за добычей летит! От такой гонки, понятное дело, ему и свихнуться недолго. И куда ты только все это деваешь, что он для тебя наворовывает?
— О чем речь! Принесет по малости того-другого, всего-то ничего, — вздохнул амбарщик. — Только детишкам полакомиться и хватает. Да разве б я жил впроголодь, если бы домовики меня золотом завалили?
— Нет, подумать только, сам толстый, как боров, а приходит ко мне на голодную жизнь жаловаться! — рассердился гуменщик. — Старик барон, говорят, в собственном поместье больше не хозяин — все двери на запоре, а ключи у тебя!
— При чем тут ключи? Власть-то у барона, я всего лишь жалкий раб его, весь как есть в его власти!
— Да не жалуйся! Ключи — это и есть власть! Старика и кормят-то только из твоей милости, — возразил гуменщик. — Впрочем, какое мое дело, живи как хочешь! Погоди, достану тебе смородины, скоро самое время наведаться к Нечистому.