— Ишь ты, Сандер-гуменщик! — удивился Отть. — Ну и дела! Нынче такая погодка — я и не понял, что добрался уже до твоей избы. Ну, здравствуй! Это верно, десять лет с тех пор минуло, как мы в последний раз виделись. Как мать моя и жена поживают?
— Эх, Отть, да никак не поживают, — отозвался гуменщик. — Безносая уже пять лет тому как прибрала обеих, мир их праху. Вообще-то такая, брат, история... И от хозяйства твоего ровным счетом ничего не осталось. Изба сгорела, а земля, сколько ее там было, поделена. Десять лет — долгий срок.
Отть Яичко какое-то время сидел молча, медленно шевеля губами, словно пережевывая что-то. Гуменщик не стал его отвлекать, ведь Оттю было над чем поразмыслить. Вместо этого он дал знак домовику заняться гостем. И езеп предложил гостю выпить.
Отть принял стопку и осушил ее.
— Благодарствую, — сказал он. — Такие, значит, дела. Ну, чего-то в этом роде я опасался. Десять лет и впрямь срок немалый, как ты заметил, но что и жена моя... Ничего не поделаешь. Земли мне, к чертям собачьим, не жалко, на ней все равно не прокормиться было, не земля — одно болото! Придется, видно, что-то придумать.
— В чем-чем, а в том, что ты не пропадешь, я не сомневаюсь! — сказал гуменщик. — Давай рассказывай, где ты эти десять лет пропадал. Сколько мне помнится, ты исчез после крестин кильтеровой дочки — отправился на пьяную голову домой, да так до дому и не добрался.
— Твоя правда, — согласился Отть Яичко. — Я тогда до беспамятства набрался, иду по лесу, шатает меня из стороны в сторону, иду, песни ору. И тут вдруг соображаю: что за чертовщина — дома-то все еще не видать! А во мне кураж играет, на все наплевать, иду себе дальше и дальше, ничего, да только лес вокруг совсем чужой. Протрезвел я маленько на свежем-то воздухе, сел на пенек и рассуждаю, что дальше делать. Никак не хотелось на ночь глядя в лесу оставаться, мало ли что там водится об эту пору. Но вообще-то у меня никакого другого выхода не было. Сижу, ругаю себя, как вдруг кусты раздвинулись, и выходит сам Нечистый.
— Ага! — заметил гуменщик. — Сам Нечистый! И что дальше?
— Ну, я обрадовался, конечно, ведь я Нечистого сколько раз надувал да в дураках оставлял, подумал, наверняка он мне дорогу домой укажет, если я ему что-нибудь хорошее посулю, а там — шиш тебе! Ну, стал я его соблазнять, посулил — если выведет он меня к дому — чудо-шапку, такую, что никакому ветру ее не сдуть, и рога его из-под нее никому видны не будут, ходи себе, где вздумается, и никто не признает.
— Что за шапка такая? — заинтересовался гуменщик.
— Да нет никакой такой шапки! Просто план у меня был тюкнуть его топором по башке и сказать: “Носи на здоровье, приятель!” — объяснил со смехом Отть. — Нечистый этой шапкой сильно заинтересовался, уж готов был вывести меня на дорогу к дому, но все еще вроде сомневался, почесывался то тут, то там и говорит наконец: “Послушай, Отть Яичко, я-то тебя к дому вывести могу, а может, ты лучше наймешься ко мне в батраки? Мне помощник позарез нужен”. Вот я и подумал — я же не совсем еще протрезвел, — а чего, погляжу, кто знает, в преисподней добро какое плохо лежит, домой-то, на усадьбу горбатиться я завсегда успею. Ударили мы по рукам.
— Очень интересная история, — сказал гуменщик. — И что дальше?
— Поначалу я собирался просто поглядеть на преисподнюю, вдруг найдется что в торбу сунуть, а там и дать тягу, — объяснил Отть. — Да как видишь, десять лет прошло, прежде чем удалось ноги унести. И не то чтобы Нечистый меня силой удерживал, нет, просто жить там — одно удовольствие! А жратвы сколько! По пять раз на дню ели! Работа — не бей лежачего, знай только поддерживай огонь под котлами.
— Что за котлы?
— Да в которых грешников варят. Славная была работенка! Я, поскольку при деле состоял, смотрел, где посильнее огонь развести, а где только чуток воду подогрею. Кто полюбезнее да пощедрее, так те, считай, вроде как в ванне нежились, а жадные или чья рожа мне не нравилась — тем устраивал ту еще похлебку, только булькало. И Нечистый очень мною доволен был, говорил, что таких работников у него отродясь не бывало, обычно его батраки норовят водить компанию с грешниками и даже помогают иным выбраться из котла — поостыть маленько, а это строго-настрого запрещено! Я говорю, мол, нет у меня причин кому-нибудь помогать, ведь из наших краев тут в котлах никого нет, а до чужих какое мне дело?
— Что ж ты вернулся, коли Нечистый тобой доволен был?
— Н-да, тут, видишь ли, такая история, оплошал я, попался на воровстве, — объяснил Отть. — Я ведь все время исподволь откладывал в сторонку что получше да хоронил по укромным местам, где уж никто ничего не найдет. Как-то я только обеденный стол Нечистого в лес поволок, а он тут меня и накрыл. Как набросится на меня! Ну, мне и не оставалось ничего иного как уволиться со службы. Жалко, конечно, не жизнь была — малина!
— Да уж, у нас такой барской жизни ожидать не приходится, — сказал гуменщик. — Даже если устроишься где батраком за котлами присматривать, так едва ли на кусок хлеба заработаешь. У наших батраков иные труды, может, помнишь еще.
— Как эту собачью жизнь не помнить! — сказал в сердцах Отть Яичко. — Нет, на хозяина я батрачить не пойду. У меня, видишь ли, получше план имеется. Как там в церкви — все тот же пастор Мозель?
— Он самый.
— Ну, вот к нему я и пойду. Может, ему служка нужен.
— Так ты же только что на Нечистого трудился, а теперь хочешь в церкви служить!
— Ну и что? — пожал плечами Отть. — Работа есть работа, а хозяин есть хозяин. Нечистый, правда, требовал, чтоб утром, прежде чем к работе приступить, я на крест плевал...
— И плевал?
— Само собой. Только я как был христианин, так христианин и остался! Не какой-нибудь нехристь! Если пастор велит мне, к примеру, наплевать на изображение Нечистого — извольте, сию минуту! Главное, чтоб платил прилично.
— Так-то оно так, — согласился гуменщик. — Я думаю, ты и впрямь найдешь у Мозеля теплое местечко. Пожалься, что овдовел и гол как сокол, что изба сгорела и дети померли...
— Да у меня детей и не было.
— Ну и что, Мозель вряд ли помнит, отчего же не сказать, а он тебя пожалеет. Только про Нечистого не поминай, это пастору не понравится!
— Да за кого ты меня держишь! Уж я-то знаю, что ему наплести, чтоб должность получить. Вот сей же час и отправлюсь, может, уже и распогодилось немножко. Благодарствуй за угощение!
— Бывай здоров!
И Отть Яичко направил стопы к домику пастора с тем, чтобы найти себе вместо Старого Нечистого нового хозяина.
Ветер действительно поутих, и мокрый снег прекратился. Гуменщик тоже вышел во двор подышать свежим воздухом. Мимо проходил кубьяс Ханс, помахал рукой.
— Ну, как кошка твоя поживает? — крикнул гуменщик.
Кубьяс поморщился и подошел поближе.
— С кошкой дело дрянь, — сказал он. — Амбарщик выкинул такую штуку, что... Утопил кошку и пошел доложить барину: мыши де кошку сожрали. Мол, я доставил квелую, а вот он может барину такую кошку раздобыть, что мышам ее нипочем не одолеть. И заломил бешеную цену, я ни в жизнь не рискнул бы так барину соврать, а вот Оскар рискнул и деньги получил!
— И где он кошку достал?
— Да там же, где и я, — у знахарки. Умеет же человек! Я вот вечно думаю да сомневаюсь, и стыдно вроде так нагло воровать, а пока я сомневался, амбарщик все и обстряпал, а я дурак дураком смотрю на это, — печально поведал Ханс. — Да что поделаешь, раз уж уродился такой. Не умею жить.
— Ну что за разговор, — стал утешать его гуменщик. — Вспомни, как ты в прошлый раз здорово сообразил! Ведь с кошкой-то все это ты придумал!
— Так-то оно так, — согласился кубьяс. — Кстати, ты слыхал, что на неделе баронская дочка пожалует сюда из Германии? До самого Рождества пробудет.
— Вот как? Интересно, чем это для нас обернется?
— Бог его знает, — сказал кубьяс. — Поживем — увидим.
И он зашагал дальше в сторону поместья.
У знахарки таскали не только котят, у нее можно было разжиться и другими полезными вещами. Знахарка была старая махонькая бабулька, поговаривали, будто есть у нее хвостик, наподобие поросячьего. Жила она чуть в стороне от деревни на опушке леса, имела несчетное множество кошек и временами просвещала жителей деревни в тех искусствах, которыми они еще не овладели в полной мере: отыскивала пропавшие вещи, снабжала отравой и наводила порчу на людей и скотину.