Белый-пребелый снег
Серая лента скованного крепким морозом шоссе набегает на капот автомашины. Почти неслышно шуршат на большой скорости покрышки. Рыжая лисица выскочила на опушку леса, сторожко повела ушами, воинственно подняла хвост, но тотчас же метнулась назад. И снова тихо. Припорошенные поземкой мохнатые ели стоят по обеим сторонам дороги. Считанные километры остаются до Ржева, куда держим мы путь.
Словно ковром устлана сейчас земля. Белый-пребелый снег, мягкий и удивительно чистый, лишь чуть-чуть, когда уж сильно присмотришься, лежит повсюду: на опушках и лесных проталинах, на ветвях вечнозеленых елей и сосен. Какой он удивительно пушистый и нежный, и как эта нежность сочетается с его белизной. Двадцать пять лет не был я в этом краю, не видел этого густого леса, но кажется мне, что он остался таким же, точно каким и был, только широкое асфальтированное шоссе заменило узкую дорогу с выбоинами на проезжей части. Но что-то заставляет мучительно задумываться. «Снег! – восклицаю я про себя. – Он тогда не был белым-пребелым». И память с предельной точностью возвращает все то, что было здесь более четверти века назад, когда южнее Ржева кипели не на жизнь, а на смерть жестокие бои с фашистами. Машина мчится сейчас по тем самым местам, откуда до линии фронта было рукой подать. Тогда тоже стояли морозы и мела легкая поземка. По дороге к переднему краю подтягивались видавшие виды полуторки и трехтонки подпрыгивали на ухабах и рытвинах, тянулись конные обозы. Пешим строем шли пехотинцы из резервных частей. Земля ухала и стонала от взрывов. Еще не нюхавшие пороха ребята в не по росту пригнанных шинелях с опаской оглядывались, когда проносились над их головами снаряды и мины. А снег… он был в тот день красным от человеческой крови. На нем стыли солдатские трупы, в беспорядке валялись перевернутые повозки, чернели остовы сожженных танков. Исхлестанные осколками, жалобно стонали ели и сосны, а то и рушились на землю, вырванные с корнями на месте падения крупнокалиберных фугасок. Раненых было так много, что транспорта в батальонах и полках хватало лишь для эвакуации с поля боя самых тяжелых. Те, кто был ранен легко и мог идти, добирались в медсанбаты пешком.
В километре от наших траншей на рыжем стволе поваленного дерева сидел смуглый небритый солдат с двумя треугольниками сержанта в петлицах, изодранной, подгоревшей снизу шипели и правой рукой в пропитанных кровью бинтах.
– Эй, дорогой друг, – окликнул он меня, – будь добрым человеком, достань из моего кармана кисет, может, еще потрусить оттуда что можно.
– Угостись моим табачком, – предложил я и помог свернуть ему самокрутку. – Где это тебя так?
Смуглое лицо сержанта с жестким восточным разрезом глаз вдруг потемнело.
– Понимаешь, какая глупость, если бы хватило солдатской мудрости, я бы сейчас этих бинтов не носил. У меня в отделении бойцы, ты знаешь, какие бойцы? Один богатырь другого богатыря лучше. Кто первым брал вражескую траншею? Мое отделение брал. А потом я высунулся над бруствером и сам видишь, что получилось. Мои богатыри в наступление дальше пошли, я тоже хотел с ними с этими бинтами остаться. А командир: «Иди, иди медсанбат». Вот я и иду, а они воюют. Думаешь, не обидно? Еще как обидно. Приеду на родину, а меня спросят: «Как ты там воевал, Муртаз?» А что я землякам отвечу? Скажу, из-за глупой башки пулю от снайпера получил? Разве это ответ для мужчины?
– Успокойся, – прервал я его, – ведь наша армия еще не на Берлин наступает. Хватит впереди и на твою долю боев.
– Правильно говоришь! – оживился сержант. – Много, много еще впереди, и Муртаз успеет отличиться так, чтобы детям не было за него стыдно. Слушай, у тебя есть дети?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет.
– А у меня есть. Два мальчика. Одному четыре годика, другому пять. Я в Самарканде живу. – Его черные глаза вдруг потускнели, и самокрутка замерла в жестких пальцах с каемкой земли под ногтями. Только синеватый дымок расплылся над обшлагом шинели. – Ты знаешь, как хочется их увидеть? Страшное дело война, с нее не все возвращаются. Только лучше совсем не вернуться, чем вернуться в родной кишлак или город трусом. Ты верно сказал, добрый человек: боев впереди много. Только знаешь о чем Муртаз часто думает? Вот об этом снеге. На нем убитые наши товарищи сейчас лежат, и он красный от крови. Он нам сейчас кричит: идите вперед! Сильно кричит. А я хочу видеть его другим: белым-пребелым. Таким, как наш хлопок в моей родной Зеравшанской долине!
Тридцать лет прошло после этой встречи. Я почему-то верю, упрямо верю, что, преодолев на своем пути все солдатские невзгоды, может быть еще не однажды побывав в госпиталях, Муртаз с орденами на груди возвратился в родной Самарканд. Давно уже выросли его дети и трудятся во славу нашей земли. А снег… он сейчас именно такой, каким хотел его видеть мой случайный знакомый, как и тысячи других воинов: он белый-пребелый, совсем как хлопок в далеком и солнечном Узбекистане.
Вратарь
За телефонистом первой роты Виктором Королевым водилась одна слабость. В прошлом, еще до службы в армии, он играл вратарем в студенческой команде «Энергия» и был ярым поклонником кожаного мяча. Виктор любил рассказывать про свои футбольные похождения. Это была его самая излюбленная тема. Едва лишь речь заходила о футболе, он весь преображался. Рыжие лохматые брови слетались над переносьем, в серых глазах появлялись искорки, а щеки, покрытые мелкими веснушками, дрожали от смеха. Он так и сыпал профессиональными словечками и остротами, говорил быстро, словно боялся, что его кто-нибудь перебьет. Его длинная, худая фигура непрерывно двигалась то влево, от вправо, то вверх, то вниз, будто в эти минуты он отбивал футбольные мячи. Над ним часто шутили.
– Ой, Королев, формируется сборная СССР, и тебя берут основным вратарем. Завтра вызов по телеграфу получишь.
Если его хотели обидеть, то говорили:
– Товарищ телефонист, не путайте позывные. Вы на фронте, а не на футбольном поле, где можно путать все, что угодно, и даже бить по своим воротам.
И этого было достаточно. Виктор краснел до корней волос. Даже уши начинали пылать.
Но если забыть о том, что в перерывах между боями он надоедал всем нам своими футбольными историями, то в остальном Королев был хорошим добродушным парнем. А однажды случилось такое, что заставило нас всех другими глазами посмотреть на него. Произошло это под деревней Войновка, которую гитлеровцы ни за что не хотели отдавать в наши руки. Ночью вражеский батальон пошел в контратаку. Гитлеровцы напали внезапно, и сразу же лес был разбужен свистом снарядов, противным воем мин. Потом мелкий, но дружный треск раздался совсем рядом с блиндажом, с верхнего наката посыпалась сухая земля. Виктор, сидевший у телефона, не успел толком ничего сообразить, как блиндаж уже опустел. Последним выбегал командир роты. Задержавшись на верхней ступеньке, опустив автомат стволом вниз, он успел скомандовать телефонисту:
– Поста не покидай, Королев. Держи связь с «Тереком».
Виктор хотел было спросить, куда надо звонить еще, но командира роты уже и след простыл. За стеной блиндажа нарастала автоматная перестрелка, где-то совсем близко слышалось спокойное постукивание пулемета. Виктор схватил в руку трубку и стал звонить. Стараясь перекричать грохот боя, он вызывал командный пункт батальона:
– «Терек», «Терек», я – «Ленинград», я – «Ленинград!» Эх, перервана линия!
Королев бросил трубку, ставшую теперь бесполезной. Она глухо звякнула, ударившись о деревянный стол.
Виктор выскочил из блиндажа в надежде увидеть кого-нибудь и послать на исправление обрыва, но вдруг остановился на пороге как вкопанный. Прямо на него бежали фашисты! На всю жизнь запомнилась эта минута. В предутренней мгле серели тонкие стволы берез, раскачивались кусты на опушке леса, в лицо неприятно ударял колкий сыроватый ветер. Немцев было больше десяти. Он увидел зеленые шинели, оскаленный рот офицера. Враги были в шагах семидесяти от блиндажа. Кто-то из них вскинул автомат и дал короткую очередь. И она, эта очередь, словно бы разбудила телефониста, вывела его из оцепенения. Королев схватил автомат, дал наугад две очереди. Вероятно, пуля кого-то задела, потому что до него донесся крик. Фашисты залегли за деревьями. Один приподнялся и бросил что-то в него. «Граната», – догадался Виктор. Она, кувыркаясь в воздухе, летела прямо в блиндаж. Стоя у входа он слышал зловещий свист. И на одну лишь секунду, а то и на десятую, вспомнил солдат зеленое поле стадиона, всегда казавшиеся ему большими под перекладиной ворот заполненные трибуны, тугой звон мяча.