От этой мысли я покрылась мурашками.
Но тут его рука коснулась моих волос и начала поглаживать. О, милая Долли Партон... Я была в восторге.
Я закрыла глаза и прижалась к нему. Вон не ложился, отвечал на электронные письма и периодические телефонные звонки со своей ужасной работы, где демоны только не занимаются тем, черт возьми, что владеют людьми.
Возможно, именно в этом я могла обвинить его. Вон овладел мной, когда мы занимались сексом.
По крайней мере, у меня была хоть какая-то причина, почему я обнимала его бедро, как коала, прижавшаяся к дереву.
Он переоделся в джинсы и футболку, и я поняла, что впервые вижу его в чем-то обычном. Я просто решила, что он робот, который считает, что костюмы делают его человечнее.
Властная рука, прижавшая меня к его боку, была такой сильной, покрытой гребнями мышц.
— Хм? — я хмыкнула, нехотя открыв глаза, чтобы посмотреть вверх.
Он оскалился в жуткой ухмылке:
— Скажи, для тебя это дно?
Из моего горла вырвалась смех, и я прижалась ближе.
— Думаю, да. — Перевернувшись на спину, я положила голову ему на колени. — А для тебя? Достиг дна?
Он усмехнулся и положил телефон на стопку книг.
— Нет.
— Нет? — Я подняла бровь.
— После официального развода я достиг дна.
— А что такое «дно» для Вона Томпсона? — спросила я и зевнула, зарываясь под одеяло.
Дождь хлестал в расставленные везде ведра, а порывы ветра били по окнам.
— Я очень увлекся рисованием и пытался перейти на веганство.
Мои глаза распахнулись. Мой смех больше подходил для туманного горна, чем для дамы. Но никто никогда не обвинял меня в том, что я чертова дама.
— Ты шутишь! Да ни хрена ты не шутишь, Урсула (прим. ред.: главная антагонистка мультфильма «Русалочка». Могущественная колдунья, которая «помогает» нуждающимся).
Он снова погладил меня по волосам.
— Я перестал заниматься спортом и перешел на йогу. Провел соковую чистку.
Я хихикнула:
— Так значит, твоим дном стало хобби, и ты обделался от жидкой капусты?
— Ассистентка застала меня за написанием портрета Бетти Уайт в офисе в середине рабочего дня. Она устроила интервенцию.
Я завыла:
— Я тебе не верю.
Он взял свой телефон с книги и пролистал фотографии, а потом показал мне экран.
— Черт, — сказала я сквозь смех, — это действительно очень хорошо!
— Я знаю, — сказал он с усмешкой.
— Итак, полагаю, что веганство, йога и очищение соками не прижились.
— Неа. — Он зарылся под одеяло вместе со мной. — Но у меня есть шкаф, который забит готовыми картинами.
— Я поверю в это, когда увижу, — пробормотала я ему в грудь.
Вон внезапно поменял тему:
— Почему мы не знаем друг друга?
— Что ты имеешь в виду?
— В смысле, я знаю, что уехал, но первые восемнадцать лет своей жизни я провел здесь.
— Как у нас разница в возрасте: шесть или семь лет? Мы не вращались в одних и тех же кругах.
— Это маленький город, Джо. — Опустив подбородок, он посмотрел на меня сверху вниз. — Как же я не знал о тебе?
Когда я не сразу придумала объяснение, он крепче прижал меня к себе.
Между нами никогда не было никакого притворства. Мы доставали друг друга, давали волю своим самым худшим качествам, и все равно оказались здесь.
Может быть, именно поэтому я поняла, что могу ему доверять. Он не притворялся никем, кроме себя самого.
— Людям нравится думать, что если они игнорируют вещи, которые доставляют им неудобства, то их не существует. — Он поцеловал меня в макушку, и я растаяла.
— Моя мама покончила с собой, когда мне было двенадцать лет. Папа так и не смог оправиться от этого. Мне хотелось бы думать, что именно из-за этого он пил так много, как он пил, но все знали, что он бил ее годами, прежде чем она покончила с собой. Когда ее не стало, я заняла ее место.
— Джо...
Я покачала головой.
— Помнишь, я говорила, что хорошо училась в школе?
Он кивнул.
— Мне было хорошо в школе, потому что там было безопасно. Я могла пообедать. Никто меня не трогал. Я оставалась после уроков и говорила учителям, что мне нужны репетиторы. — Я вздохнула. — Мне не нужна была помощь. Я просто тянула время. Оставалась там до тех пор, пока могла. Не садилась на автобус и шла домой пешком только потому, что это занимало больше времени.
Его рука ласкала мою руку, поглаживая вверх и вниз в ровном ритме. Его прикосновение успокаивало. Я давно не вспоминала эту часть своей жизни. Мне не нравилось думать об этом, а тем более говорить на эту тему.
— Когда я училась в восьмом классе, мой учитель математики заметил синяки. Я соврала, сказав, что упала с дерева.
— И он тебе поверил?
Я пожала плечами.
— На какое-то время. Но сколько есть вымышленных деревьев, с которых девочка может упасть, прежде чем это станет слишком большим, чтобы скрыть. Прошел примерно месяц после этого, а потом папа ударил меня пепельницей. — Даже не задумываясь, я провела пальцами по шраму, который носила как средний палец. Провела пальцами по крапчатой коже и закрыла глаза. — У меня не было денег, а дома не было никаких средств первой помощи. До кабинета врача или больницы было слишком далеко идти, поэтому я пыталась справиться с проблемой с помощью туалетной бумаги. Когда у ребенка появляется глубокий порез на лице, приходится делать много телефонных звонков.
— Ребенок… — Голос Вона дрогнул.
Но я не плакала. Я не могла.
— Полицейские и социальные работники пришли в школу и забрали меня из класса. Я просидела в кабинете психолога пять часов. После меня отправили в больницу на обследование. Мне пришлось стоять голой, пока медсестра все фотографировала. Под одеждой скрывалось еще много чего. У меня была сломана рука, которую пришлось вправлять и накладывать гипс.
Вон медленно, дрожаще вздохнул.
— Полицейские нашли моего отца дома в отключке. Пепельница все еще была в его руке, и на ней была моя кровь. Они посадили его в тюрьму, а меня поместили в приемную семью. Не знаю, кому из нас было хуже.
— Что ты имеешь в виду?
— В этом городе не так много приемных семей. Социальные работники пытались удержать меня в школьной зоне, так что вариантов было еще меньше. В том доме было так много детей. Они держали еду под замком.
Старшие дети должны были ухаживать за малышами, а приемные родители — получать государственные чеки. И когда социальный работник привел меня, они пытались создать видимость. Я осталась на ночь, на следующий день пошла в школу и сбежала. Полицейские нашли меня на выезде из города. Мой социальный работник нашел приемную семью за пределами Марена, которая была не такая дерьмовая, и пристроил меня к ним, пока отца судили. Я дала показания против него. Его посадили на некоторое время.
— На сколько лет?
— Двадцать лет.
Я видела, что он занимается подсчетами. — Меньше пяти лет до того, как он станет свободным человеком.
— Черт.
— Да. Насколько я слышала, судья смеялся, когда общественный адвокат пытался добиться его условно-досрочного освобождения.
— И поэтому ты носишь оружие?
— Да. И поэтому я знаю, как им пользоваться. — Я улыбнулась, вспомнив, как он обезоружил меня, когда Бристоль осталась в моей хижине. — Я удивлена, что ты умеешь это делать, городской парень.
Он усмехнулся:
— Я все же вырос здесь. Может, я и заржавел, но могу поспорить, что в любой день смогу перестрелять тебя.
— Я оставалась в системе, пока не смогла убедить судью эмансипировать меня. А остальное, думаю, ты знаешь. Я просиживала диван, работая на тупиковых работах, пока не смогла законно водить машину. Джордж и мисс Фэйт пытались убедить меня переехать в большой дом. Они сделали для моего воспитания больше, чем мои родители.