законченных смутьянов и бескомпромиссных борцов за справедливость. «Понятно, что по приезде в СССР в
одночасье изменить стереотип своего поведения они психологически не могли, и их адаптация к советской
жизни, которая все больше требовала навыков "послушания", лояльности и конформизма, проходила с
большими издержками и сопровождалась неминуемыми срывами»132.
Имеющаяся источниковая база заставляет автора быть крайне осторожным в негативных оценках — и в
личных делах, и тем более в документах следствия, откладывались характеристики и оперативные
материалы на эмигрантов, концентрировавшие в себе «компромат». Вряд ли будет преувеличением сказать, что основная масса трудовых эмигрантов из Германии вполне соответствовала тому типу «своевольного»
рабочего, о котором пишут немецкие историки повседневности применительно к периоду гитлеровской
диктатуры133. Конечно, не может быть и речи о создании единого психологического портрета всех
эмигрантов из Германии, оказавшихся в Советском Союзе к началу большого террора. Но можно выделить
несколько условных типов, к которым в той или иной степени можно отнести
131 Tischler С. Op. cit. S. 15.
132 Журавлев С. В. «Маленькие люди» и «большая история». С. 229.
133 Людтке А. История повседневности в Германии. Новые подходы к изучению труда, войны и власти. М., 2010. С. 131-181.
79
большинство людей, чьи судьбы были изучены в рамках исследовательского проекта.
Так, явно выделяются «идеалисты» как среди политических, так и трудовых эмигрантов. Первые
рассматривали свой приезд в СССР как временную передышку в политической борьбе, связанной с риском
для жизни, как заслуженную награду134. Среди вторых тон задавали высококвалифицированные специалисты
и представители технической интеллигенции. Это были настоящие профессионалы, которые думали не
только о собственной зарплате и карьере, но и о справедливых отношениях в своей производственной
ячейке, в обществе в целом. Советский Союз манил их именно как «страна равных возможностей», где они
могли реализовать свое мастерство и творческие задатки. Как правило, эти люди, несмотря на практически
нулевое знание языка, становились неформальными лидерами рабочих коллективов, проектных групп, а со
временем оказывались бригадирами, руководителями конструкторских бюро, главными инженерами на
производстве.
Согласно поговорке о том, что тот, кто высоко летает, больно падает, данная категория людей в условиях
развертывания в СССР большого террора превращалась в особую группу риска. Это были не просто немцы
по национальности и месту рождения, это были «выскочки», «пришельцы», «чужаки», активная
деятельность которых вызывала зависть и раздражение советских коллег, считавших, что их оттирают на
второй план. Результатом был поток доносов, адресатом которых являлись низовые партийные и
профсоюзные организации, но отдельные ручейки этого потока достигали и органов госбезопасности.
К моменту своего ареста «идеалисты» уже, как правило, прошли полосу проверок и чисток, которая только
добавила компромата в их личные дела. Многие были исключены из партии и сняты со своих постов. В ходе
следствия они отказывались признавать сфальсифицированные обвинения, если их не принуждали к этому
пытками. В диалогах со следователями эти люди пытались доказать абсурдность происходящего. Даже
находясь у последней черты, они продолжали верить, что там наверху разберутся, что они стали жертвой
роковой ошибки, которая ни в коей мере не бросает тень на победную поступь социализма в СССР.
«По решению ЦК КПГ в конце 1933 г. я эмигрировал. Эту награду я получил за многолетнее участие в революционном рабочем
движении и работу в КПГ», — из письма находившегося под следствием Георга Штрецеля В. М. Молотову от 17 января 1941 г.
80
Противоположным типом являлись приспособленцы, для которых, если воспользоваться одним из
отмеченных в АСД антисоветских высказываний, «партийный билет является хлебной карточкой»135. Для
этой группы эмигрантов было характерно вступление в КПГ накануне приезда в СССР и механическое
выбывание из партии после того, как проблемы трудоустройства на новой родине были успешно решены.
Следует отметить, что доля приспособленцев в среде иностранных специалистов была меньше, нежели у
политэмигрантов. Среди последних встречались откровенные симулянты и лжецы, своего рода немецкие
«дети лейтенанта Шмидта». Так, прибывший нелегально в СССР в 1926 г. Альфред Ширмахер за 10 лет
зарабатывал на хлеб только три года, успев поменять около десятка мест работы, остальное же время
находился на содержании МОПР.
Ужесточение правил регистрации политэмигрантов в начале 30-х гг., постоянные проверки и
принудительное трудоустройство привели к тому, что число «персональных пенсионеров» с заграничным
революционным прошлым в Москве значительно сократилось. Впрочем, группа «социальных нахлебников»
на фоне всех изученных дел ничтожно мала. Преобладали приспособленцы иного, позитивного толка —
ориентированные на карьеру, они с готовностью принимали неформальные правила игры, господствовавшие
в СССР. Как правило, представители этой категории эмигрантов вполне прилично устраивались в советской
реальности, хотя и ее не пощадили массовые операции.
Еще один типаж, который рисуют материалы АСД на выходцев из Германии — социальный бунтарь,
максималист, не терпящий фальши и полутонов. Биографию бунтаря открывает обычно какое-то яркое
событие, перевернувшее все его прошлое. Для большинства таковым являлось участие в военных действиях, для кого-то — эмоциональные травмы, полученные в семье, унижения сиротской юности. Складывается
впечатление, что роль такого «изначального взрыва» нередко играла чуждая среда после приезда в СССР, неспособность и нежелание приспосабливаться. Отсюда — частая смена мест жительства и работы,
бродяжничество, асоциальное поведение. Однако такие люди не опускались до криминала — среди
заключенных Дмитлага, осужденных по общеуголовным преступлениям и получивших в ходе большого
террора политическую статью (их АСД также хранятся в ГАРФ), выходцев из Германии практически нет.
135 ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-46575.
81
Образ «социального бунтаря» прекрасно описан Эриком Хобсбау-мом на примерах из ранней новой
истории136, в силу своего драматизма и внутренней противоречивости он нередко становится основой для
художественных произведений. Естественно, жизнь в Советском Союзе 30-х гг. с ее жесткой регламентацией
и нарастанием тотального контроля по всем направлениям не могла устроить людей такого склада. Бунтари
не скрывали своих негативных эмоций, испытывали нервные срывы, устраивали забастовки на
предприятиях, просились обратно в Германию, чтобы «задать фашистам жару». Таким был «немецкий
Пугачев» Макс Гельц, отсидевший шесть лет в германской тюрьме и погибший в СССР в 1933 г.137, таким
был Карл Борош, доводивший своей непокорностью до белого каления заводскую администрацию и в
Гамбурге и в подмосковной Коломне138.
И наконец, еще один тип, тип вечного скитальца, для которого жизнь без постоянных перемен и острых
ощущений лишалась всякого смысла. Для таких людей в русском языке есть емкое выражение — «перекати-
поле». Их биография в конечном счете оказывалась сплошным перформансом139, игрой без правил и пьесой
без сценария. Активная жизненная позиция подобных людей и их участие в политической борьбе являлись
не осознанным движением к цели и не спонтанным протестом против «мерзости сегодняшнего дня», а
единственно возможной формой существования, в которой человек смотрел на себя как бы со стороны.