подданный, Австрия и часть Испании заняты Гитлером, и моя надежда на освобождение сейчас зависит от
внешнего мира»231.
Требуя скорейшего завершения следствия, Ритдорф, равно как и рабочий завода «Фрезер» Карл Френцель,
объявляли голодовку. Поскольку они считались иностранными гражданами, руководство тюрьмы начинало
бить тревогу, и немцам давали пустые обещания. Крайней формой сопротивления в условиях тюремного
режима выступала попытка самоубийства. Ганс Воден (Густав Собботка) писал в одном из своих заявлений
органам прокурорского надзора, что следователь довел его до такого состояния, что он разбил абажур лампы
в его кабинете и попытался вскрыть себе вены232. Фриц Шуманский и Густав Грабнер пытались сделать то
же самое, находясь в тюремной камере. Дважды покушался на самоубийство в Омской тюрьме
двадцатидвухлетний Ганс Вебер, работавший шофером в городе Дмитров.
Вильям Хокуин, приехавший по контракту в СССР в 1931 г., был арестован 14 марта 1938 г. В деле
сохранился протокол его единственного допроса, однако, судя по находящимся там же собственноручным
признаниям в шпионаже, «активная обработка» Хокуина велась и раньше. В ходе допроса немец выпрыгнул
в окно, что было квалифицировано как попытка к бегству. Не приходя в сознание, через несколько часов он
умер в больнице Бутырской тюрьмы.
Своеобразной формой сопротивления фальсификациям было незаметное для следователя встраивание
немцами в собственные признания нелепиц и фактов, которые можно было бы легко опровергнуть на
судебном заседании. Это было достаточно распространенной тактикой обвиняемых, в частности офицеры
Красной Армии называли в качестве своих вербовщиков имена средневековых не
Сопротивление Ритдорфа затянуло следствие и в конечном счете спасло ему жизнь — первоначально его дело планировали
передать на ВКВС, но в 1939 г. прокуратура посчитала возможным направить его в Мосгорсуд, что вызвало понятное сопро-
тивление следственных органов. В конце концов Особое совещание НКВД 13 декабря 1939 г. приговорило Ритдорфа к высылке
из СССР.
232 См. биографический очерк о нем в книге: Mensing W. Von der Ruhr in den GULag. S. 155-166.
138
мецких рыцарей233. Эдуард Штилов показывал на допросе, что посылал по почте шпионскую информацию
брату, которого на самом деле у него не было. Врач Эрвин Маркуссон назвал своим вербовщиком офицера
гестапо по имени «Мумпиц», что на немецком языке означало «чепуха, глупость». Хитрость сработала, и
«Мумпиц» попал даже в решение Военного трибунала, отправившего дело Маркуссона на доследование.
Еше один из врачей, лишившихся работы в Германии за то, что был евреем, Йозеф Рубенс на момент ареста
являлся ведущим хирургом Института имени Склифософского. Под угрозами избиений он признал и
шпионаж, и диверсионную работу. На заседании Военного трибунала Рубенс заявил, что признание о
передаче резиденту германской разведки состава жидкости, заменяющей в больнице кровь при переливании, было сделано специально, чтобы в суде данный факт стал свидетельством его невиновности — ведь состав
физиологического раствора был известен каждому! Немецкий хирург был оправдан после полутора лет
предварительного заключения.
Подобные случаи, когда обвиняемые могли доказать свою невиновность в ходе судебного заседания,
являлись редким исключением в системе «сталинского правосудия». Но даже там, где это не приносило
ощутимого результата, сопротивление следствию помогало человеку сохранить свое достоинство в
экстремальных условиях тюремного заключения.
Глава 8
ИЕРАРХИЯ ОБВИНЕНИЙ
В условиях шпиономании и ксенофобии, насаждавшихся в советском обществе, сотрудники органов
госбезопасности автоматически рассматривали каждого иностранца как шпиона и диверсанта. Оперативные
приказы наркома Ежова в 1937 г. конкретизировали мысли, которые рождались на вершине политического
Олимпа и которые высказывала советская пресса: каждый немец — агент гестапо. В известном анекдоте
Веймарской Германии ставился вопрос о том, что общего между гитлеровскими штурмовиками и
бифштексами, и давался ответ: снаружи они коричневые, внутри — красные. В логике сотрудников НКВД
все было наоборот — каждый из немецких эмигрантов был красным лишь внешне, пряча от глаз
посторонних свою коричневую сущность.
233 См. Сувениров О. Ф. Указ. соч. С. 165.
139
Нацистский режим прилагал немало усилий для того, чтобы представить своих политических противников в
роли уголовных преступников. Об этом писал Феликс Галле на примере дела одного из лидеров КПГ Гейнца
Неймана, которого в Германии обвинили в причастности к убийству полицейского234. Фальсификации
сталинского режима оказывались масшабнее на целый порядок. Органы госбезопасности со времен
Дзержинского ставили своей целью максимальное проникновение в общественную жизнь, сбор информации
о любых проявлениях антисоветских настроений и превентивную борьбу с политической оппозицией. В
обширных информационно-аналитических материалах, поставлявшихся спецслужбами руководителям
высшего и среднего звена советской номенклатуры, фактически содержались заготовки будущих сценариев: названия контрреволюционных организаций, их связи с заграницей, резиденты, печатные издания, методы
работы235. Можно не сомневаться в том, что читавшие эти материалы по долгу службы сотрудники органов
госбезопасности в полной мере использовали их для подготовки обвинительных сценариев.
Сталинский режим в 30-е гг. выдвигал все более жесткие критерии того, что считать правильным, а что —
девиантным поведением, причем не существовало какого-то ясно сформулированного кодекса подобных
правил. Их надо было просто «прочувствовать». Москвичи, пришедшие в гости к только что прибывшим из
Германии специалистам, выражали, например, удивление, почему в их квартире нет портрета Сталина236.
Можно не сомневаться в том, что данное упущение было тут же исправлено. Однако слишком многое из
того, что казалось нормальным в Германии (и постепенно превращалось в «аномалию» в условиях Третьего
рейха), оказывалось для эмигрантов составом преступления. Это могло быть прослушивание зарубежных
радиопередач, хранение контрреволюционной литературы, общение с сотрудниками посольств «враждебных
государств», наконец.
С одной стороны, в государственном преступлении могли обвинить любого, кто не вписывался в
стандартный образ советского человека. С другой — этот образ существовал только на бумаге, а потому и
отклонения от него также являлись формальными. Для криминального истолкования подобных отклонений в
поведении любого иностранца было достаточно минимальной «зацепки» вроде излишнего
234 Галле Ф. Указ. соч. С. 60-61.
235 «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.) Тома 1-8. М, 2001-2002,2008.
236 Loewenstein H.-R. Die Karl-Liebknecht-Schule in Moskau 1932-1937. Erinnerungen eines Schuelers. Lueneburg, 1991. S. 15-16.
140
любопытства, замкнутого характера, общественной пассивности, двусмысленной шутки и т. п. К
работавшему на Первом часовом заводе Фрицу Фрейману подошел удрученный коллега и заявил, что у него
«такие новости, что хоть для гестапо». Немец в ответ пошутил: «Давай продадим вместе». Последствия
этого диалога не заставили себя долго ждать.
Если в характеристике завода «Электросвет» на бригадира Карла Бега было написано, что немец однажды
появился на заводе с фотоаппаратом, то в обвинительном заключении это выглядело уже по-иному — он