Германии. Несмотря на мои неоднократные просьбы, мне ни разу не дали никаких сведений о моей семье. В
течение четырех лет я умерла для моей семьи. Меня мучает неизвестность о судьбе моей старой матери и
моей дочери, которая серьезно больна туберкулезом. Я близка к отчаянию. Каждый человек может
переносить несчастья, выпавшие на его долю — но лишь до известной границы. На границе этих челове-
ческих сил я нахожусь сейчас».
Документы не дают нам прямых указаний на то, кто и что помогло героине нашего очерка выбраться из
застенков Лубянки. Наверное, карательная система просто устала от бессмысленных усилий, а прямых
указаний на завершение дела в обычном для себя ключе — «нет
244
человека, нет проблемы» — она так и не получила. «Капля и камень точит», и в данном случае эта поговорка
полностью подтвердилась.
Роберте Гроппер невероятно повезло, если можно считать везением то, что она оказалась на свободе после
почти четырех лет заключения. Еще десять дней — и в условиях военного времени для нее, как для немки, без труда нашлась бы подходящая статья Уголовного кодекса. Но пока еще Советский Союз и Германия
находились в условиях хрупкого мира, и первое, что услышала Гроппер по радио, оказавшись на свободе, было заявление ТАСС о том, что домыслы о конфронтации двух держав не имеют под собой никаких
оснований.
После своего освобождения она первым делом отправилась к руководителям немецкой секции ИККИ — и те
оказались перед настоящей головоломкой, которая была порождена системой «большевистской
бдительности». Членство Роберты Гроппер в КПГ, как и любого другого политэмигранта, арестованного
органами НКВД, было приостановлено. Если случалось невероятное, и немецкого эмигранта освобождали
на этапе следствия, это рассматривалось как фактическая реабилитация, и восстановить его в членах партии
было несложно. А как быть с тем, кто по логике приговора был признан виновным, и в то же время
освобожден без отправки в лагерь?
Можно предположить, что Роберта нашла слова, которые убедили ее собеседников в том, что она добьется
полного оправдания. 12 июня Ульбрихт и Пик попросили у отдела кадров отправить Роберту в санаторий.
Очевидно, безуспешно — «судимость по 58-й статье» делала свое черное дело. В конце концов руководство
КПГ приняло такое же двусмысленное решение, как и Особое совещание НКВД. Роберту Гроппер второй раз
после 1932 г. отправили на «низовую работу», как говорили на партийном жаргоне. Теперь она отправилась
редактором газеты в республику немцев Поволжья. Такое решение можно было трактовать двояко — и как
ссылку, и как попытку спрятать от новых репрессий, проверить, не сломили ли ее годы, проведенные в тюрь-
ме. Однако главным было то, что эмигрантское руководство КПГ пошло наперекор заведенным правилам —
Гроппер продолжали считать членом партии, как будто и не было в ее жизни страшных лет, проведенных под
антисоветской статьей.
О том, что КПГ рассчитывало на нее, свидетельствует просьба Ульбрихта в Отдел кадров ИККИ об
использовании Роберты Гроппер на политической работе, написанная в первые дни войны — 26 июня. Из
этого ничего не вышло — чрезмерная бдительность мешала сталинской системе с первых дней организовать
эффективный отпор фашистской агрессии. Кто взял бы на себя ответственность отправить
245
на фронт, в тыл врага или в аппарат радиопропаганды человека, всего лишь две недели назад вышедшего из
заключения?
Не будучи уроженкой России, Гроппер разделила судьбу сотен тысяч советских немцев, отправленных летом
1941 г. в ссылку и в «трудовую армию», мало чем отличавшуюся от ГУЛАГа. Она оказалась в самом центре
Сибири — в Алтайском крае, в селе Троицком. По возрасту и здоровью ее освободили от работы в шахте или
на стройке, и она трудилась где придется — была и медсестрой в больнице, и портнихой в артели.
Представительство КПГ, отправленное в эвакуацию вместе с аппаратом Коминтерна, не прекращало
попыток вытащить Роберту Гроппер из ссылки, по крайней мере обеспечить признание за ней особых прав
как за политэмигранткой. Безрезультатно — крах Третьего рейха она встретила там же, где находилась в
конце 1941 г. Так и не добившись ни реабилитации, ни возвращения к партийной работе, Роберта
продолжала активную переписку с единственной точкой, которая связывала ее с привычным, но таким
далеким миром — с миром ее идеалов и ее партии.
Сохранившиеся в архиве Коминтерна письма Роберты Гроппер тех лет — уникальный источник
повседневной истории Сибири в годы войны. Вот только одна выдержка из письма от 4 января 1943 г.: «Я
снова работаю в больнице и получаю 105 рублей в месяц. Что же можно на них купить? Этих денег не
хватает на то, чтобы купить два литра молока, оно здесь стоит 60 рублей за литр. Человеку вроде меня, едва
оправившемуся от тяжелой и продолжительной болезни, нужно дополнительное питание. Паек в 300 грамм
хлеба и несколько картофелин позволяет только не умереть сразу. Не знаю, что будет весной. У меня нет ни
платьев, ни белья, чтобы выменять на них хоть немного продуктов. Я ведь оставила почти все в Москве, а
большая часть была расхищена во время моего пребывания в заключении».
Однако главным в письмах немецкой коммунистки были не сетования на лишения военной поры, а просьбы
вернуть ее к активной политической жизни, использовать ее опыт для построения будущей Германии.
Прекрасно знакомая с ритуалами большевистской партийности, Гроппер грамотно выстраивала стратегию
борьбы за возвращение честного имени, говоря в своих письмах только об интересах дела, лишь изредка
позволяя себе включить в них и личные нотки. 10 января 1946 г. она писала Председателю Верховного Со-
вета СССР Михаилу Калинину: «Немецкая компартия не исключала меня из своих рядов, но, несмотря на
это, моя совесть заставляет меня просить Вас пересмотреть мое дело. Теперь я в России живу 11 лет, оставив
на родине мать и дочь. После освобождения Германии Крас
246
ной Армией я желала бы вернуться на родину и поэтому прошу Вас мне в этом посодействовать».
Изменились и настроения в отделе кадров ИККИ, ставшем после роспуска Коминтерна в 1943 г. частью
огромного аппарата ЦК ВКП(б). С апреля 1945 г. Роберта Гроппер неоднократно включалась в списки
немецких коммунистов, которые планировались к отправке в Германию. Однако непогашенная судимость
неизменно делала свое дело — все то же Особое совещание, теперь уже МГБ, своим решением от 6 ноября
1946 г. оставило немецкую коммунистку в режиме спецпоселения.
В Советском Союзе, как показывает его недолгая история, не было более эфемерных решений, чем решения, считавшиеся окончательными. И это касалось не только глобальных вещей вроде построения коммунизма
или выращивания кукурузы, но и кадровых перемещений отдельных «колесиков и винтиков» системы. В
конечном счете вопрос о судьбе Роберты Гроппер был разрешен не борьбой конкурирующих ведомств, а
ходом глобального исторического процесса. Начиналась «холодная война», составной частью которой была
конфронтация двух Германий. Кадры КПГ — те, кто вернулся из нацистских концлагерей, не попал под
расстрельную статью в годы большого террора и выжил в ГУЛАГе — были буквально наперечет. Теперь уже
было не до рассматривания в микроскоп темных пятнышек политической биографии. В выездных
документах героини нашего очерка появились обтекаемые формулировки: «Освобождена за отсутствием
компрометирующих материалов». Это выглядело почти как оправдание, хотя до официальной реабилитации
человека, не совершившего никаких преступлений, было еще очень далеко.
14 января 1947 г. Роберта Гроппер выехала в Берлин. Вальтер Ульбрихт, отвечавший в руководстве СЕПГ за