динамитом гранаты рассыпались в пух и прах. Однако карательная система не хотела сдаваться. Второе
обвинительное заключение, подготовленное в Особом отделе УНКВД 29 мая 1939 г., ставило в вину Гримму
среди прочего срыв восстания немецкого пролетариата осенью 1923 г.!
На сей раз попытка отправить дело на Особое совещание НКВД натолкнулась на противодействие
прокуратуры, представители которой выступили против явного «липачества». Но мужество самого
обвиняемого и профессиональный долг прокурора не являлись достаточными условиями для решительного
поворота следствия. По законам советской бюрократии такой поворот могла совершить одна-единственная
бумага извне, которую следовало «сорганизовать». 10 ноября 1939 г. прокуратура направила запрос о
Морице-Гримме в
262
Коминтерн, перечислив все его революционные заслуги и попросив их подтверждения. Сигнал был
правильно понят. 28 ноября из отдела кадров ИККИ пришла позитивная справка. Этого оказалось доста-
точно — постановлением Военного прокурора МВО Николая Зори производство по делу немецкого
инженера было прекращено, а сам он — выпущен из тюрьмы.
Освобождение лишь внешне подвело черту под темной полосой в биографии Гримма. Он вновь стал
работать на «Мосфильме», вернулся в свою старую квартиру. Но в ней уже не было жены — по приговору
Военной коллегии Верховного суда СССР от 2 июля 1939 г. Мария Шавер получила 10 лет лагерей.
Представительство КПГ в Москве, куда Гримм обратился за помощью и поддержкой, повело себя совсем
иначе, чем в случае с партийным функционером Вильгельмом Керфом, выпущенным с Лубянки несколькими
месяцами ранее. Гримм признался, что под пытками и угрозами оговорил себя и своих товарищей. Это дало
возможность функционерам германской компартии, которые сами чудом избежали ареста, занять позицию
фарисеев. 20 мая 1940 г. Интернациональная контрольная комиссия Коминтерна подтвердила решение
парткомиссии КПГ об отказе Гансу Морицу-Гримму в восстановлении в партии «в связи с тем, что
подписанием в НКВД неправильного протокола, признанием себя виновным в несовершенных им в
действительности преступлениях он ввел в заблуждение советские органы и нанес вред партии».
На заседании Гримм признал, что совершил тяжелую политическую ошибку, однако попросил учесть
обстоятельства, при которых это произошло. В развернувшейся дискуссии у него нашлись сторонники. В
частности, член ЦК КПГ и секретарь ИККИ Вильгельм Флорин настаивал на том, что обвиняемый
заслуживает снисхождения, ибо «подписал неправильный протокол в состоянии полного отчаяния,
равносильного невменяемому состоянию». Однако в конечном счете победила жесткая линия, которую
представлял Вальтер Ульбрихт: «Мориц не понимает, что в аппарате Абрамова были действительные враги, и они превратили этот аппарат во вражеское орудие. Надо ему разъяснить его ошибку в этом вопросе».
Фактически представитель КПГ продолжал настаивать на непогрешимости органов НКВД, которые нельзя
обманывать, но которые сами никогда не обманываются.
Оказавшись без поддержки эмигрантского руководства германской компартии, не имея никаких известий от
жены, Гримм впал в тяжелую депрессию. В приватных беседах он выражал сожаление, что не послушался
отца и отправился в СССР, говорил, что его единственная и последняя мечта — уехать в Голливуд и снять
там фильм
263
под названием «Таганка». Это было бы настоящее откровение и памятник всем тем, кто, как и сам немецкий
инженер, провел страшные месяцы и годы предварительного заключения в Таганской тюрьме.
Свою мечту Гримм так и не смог реализовать даже тогда, когда годы острой вражды сменил период
временного потепления советско-германских отношений, связанный с подписанием пакта о ненападении.
Поскольку он не был осужден, его не могли насильственно депортировать в Германию, как это произошло с
сотнями его репрессированных товарищей по партии. Немец догадывался, что и там, на родине, его не ждут
с распростертыми объятьями, хотя и не знал, что его имя включено в специальную «розыскную книгу»,
подготовленную гестапо накануне нападения на Советский Союз. В случае обнаружения его как «врага
рейха» следовало немедленно арестовать и доставить в Берлин.
Не знал Ганс Мориц-Гримм и того, что все его антисоветские разговоры фиксируются на Лубянке, которая
продолжала внимательно следить за главным инженером «Мосфильма», рассматривая его как временно
ускользнувшего из рук органов госбезопасности. В НКВД стекались рапорты о его визитах в германское
посольство с целью вернуть себе немецкое гражданство, которые, впрочем, завершились ничем. Третьему
рейху не нужны были коммунисты, даже с инженерным образованием. Сексоты доносили на Лубянку о
планах Гримма построить разборную моторную лодку и перевезти ее в Одессу, чтобы на ней переплыть
Черное море и высадиться на румынский берег.
Даже если две трети из приведенного в доносах было неправдой и преувеличением (сексотам ведь тоже
приходилось отрабатывать свой хлеб), Мориц являлся верным кандидатом на возвращение в Таганскую
тюрьму. Правда, это возвращение заставило себя ждать — немецкий политэмигрант, советский гражданин и
ярый антисоветчик Ганс Мориц-Гримм был арестован в первые дни Великой Отечественной войны. Вместе
с тюрьмой он был эвакуирован в Сибирь, и на сей раз Военный трибунал выполнил политический заказ: 18
апреля 1942 г. Гримм был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. В обосновании приговора не
было ничего особенного: «рассказывал анекдоты контрреволюционного содержания и пытался дискредити-
ровать органы НКВД», высказывал намерение нелегально перейти границу СССР, однако время было
военное и любое проявление мягкости рассматривалась как уступка врагу. . Но и здесь в нашей истории
появляется не точка, а запятая.
Мы не знаем, какие высшие силы вступились за нашего героя, но можем утверждать твердо, что они не были
связаны с Коминтерном и КПГ. Быть может, в очередной раз сотрудник юстиции, делавший
264
рутинную работу по оформлению документов, обратил внимание на революционные эпизоды в биографии
бывшего немецкого коммуниста, приговоренного к высшей мере наказания. Так или иначе 28 мая 1942 г.
Президиум Верховного Суда СССР заменил расстрел 10 годами заключения в лагере.
Вот здесь придется поставить многоточие. Мы не знаем, выжил ли в ГУЛАГе Ганс Мориц-Гримм,
презиравший компромиссы и не способный держать язык за зубами, смог ли вернуться после окончания
войны в Германию. Пока все поиски данных о его дальнейшей судьбе не увенчались успехом. Но в жизни
нашего героя было так много чудес, что, может быть, кое-что еще осталось про запас?
Рут Шейбе: «ОНА ЗНАЛА О ПРЕДСТОЯЩЕМ НАПАДЕНИИ ГЕРМАНИИ НА СССР»
22 июня 1941 г., позднее утро. Большинство москвичей, вышедших на улицы города в этот день, еще не
знает о случившемся, хотя в редакциях газет, на радио и в органах власти разрываются от трезвона телефоны
— с западной границы сообщают о том, что Германия начала боевые действия против Советского Союза. По
Пушкинскому бульвару в направлении Кремля идет миловидная женщина. Кокетливая прическа, яркое
платье выдают в ней человека, знакомого с европейской модой. Так и есть, Рут Шейбе — немка с советским
паспортом. Она испуганно озирается по сторонам, ускоряет шаг, почти бежит — потому что знает. Кто-то из
знакомых уже сказал ей о случившемся, и для нее закрывается последняя надежда на спасение. Она спешит
не куда-нибудь, а в немецкое посольство, расположенное в Леонтьевском переулке.