Взгляд Стивена смещается обратно к Стефани, задерживаясь на ней.
— Не в твоём вкусе, но я бы за ней приударил.
Пальцы слегка напрягаются, и я одариваю его натянутой улыбкой. Ненавижу таких парней.
— Два лагера «Бруклин» и начос.
— Хочешь курицу поверх начос?
— Нет, не надо, — отвечаю ему. Стефани может оказаться вегетарианкой, а рискнуть получить лекцию о жестоком обращении с животными наряду с лекцией о Кларке Гейбле и двух цыпочках Хепберн — не хочется.
— Еду я принесу сам, — говорит Стивен, толкая ко мне две бутылки пива. Его глаза по-прежнему приклеены к Стефани.
— Не сомневаюсь, — бормочу себе под нос, возвращаясь к Стефани, которая снова достала свой Богом забытый блокнот.
Я стараюсь слушать, когда она рассказывает что-то о трёхактной структуре сценария. Правда пытаюсь. Но пока я уходил, она, видимо, успела нанести на губы что-то блестящее, и это сделало их подозрительно… манящими.
«Прекрати, Прайс. У неё наверняка на заднице тату "Убей их всех!"».
И я даже испытываю какую-то радость, когда Стивен приносит начос, но облегчение недолговечно, потому что косящий под рок-звезду бармен поворачивается ко мне задницей, всецело переключая внимание на Стефани.
— Привет, дорогая, ни разу тебя здесь не видел, — произносит он.
— Правда? — удивляется она, широко раскрыв глаза. — Как странно. Ты разве не видел меня здесь с сестринством? Я обожаю зависать с парнями из братства.
— Ты из сестринства? — спрашивает Стивен, видно, фирменный юмор Стефани пролетает мимо его напомаженный головы. — Знаешь, тут есть местечко на углу… не такое людное. У меня выходной в четверг, и если ты с твоими девочками захочешь…
Она тихо охает от ужаса.
— Кхм, это очень неловко, но я уже кое с кем встречаюсь.
— Серьёзно?
Этот вопрос вылетает из меня и из Стивена одновременно, но я это сделал против собственного желания, поэтому мне приходится запихнуть в себя огромную горсть начос в надежде, что Стефани не заметила моего вмешательства.
— Ага, — отвечает она, — прошло пока совсем немного времени, но меня всё устраивает, поэтому…
Стивен напрягает свои разукрашенные руки в донельзя «прозрачном» намёке:
— Ему необязательно знать.
Она отпивает из своей бутылки, слизывая остатки с губ, и теперь они не только блестят, но и пахнут пивом, так что мне становится необъяснимо жарко.
— Но он всё равно узнает, — Стефани понижает голос до драматичного шёпота. — Учитывая, что он сидит тут.
Я, наверное, включился бы в игру, если бы не запихнул в рот пять начос зараз, стараясь не выглядеть заинтересованным в её личной жизни.
Но так уж вышло, что я набил полный рот, а её небрежное заявление застало меня врасплох. Кусочек, отломившийся от начос, неуклюже застревает в горле, и мне приходится осушить полбутылки, прежде чем щекочущее ощущение стихает.
Они оба сверлят меня взглядом: Стивен — с изумлённым раздражением, Стефани — с безмятежной невинностью.
Я слегка прищуриваюсь, глядя на неё. Ты. Ещё. Поплатишься.
Она пожимает плечами.
Тут два варианта: либо подыграть, либо смириться с тем, что Стивен к ней подкатывает. А раз второе — полный отстой, я ловлю себя на том, что прохладно улыбаюсь ему:
— Прости, приятель, — говорю я. — Дама уже занята.
Он тычет большим пальцем в сторону бара.
— Ты же говорил, что она не твоя девушка.
Стефани ударяет ладонями по столу, приподнявшись со своего стула и прожигая меня смертоносным взглядом.
— Так я и знала, — шипит она. — Ты меня стыдишься, Итан Прайс. Всё потому что я не ношу жемчуга, не могу позволить себе «Шанель» и никогда не занималась «Выездкой»7…
Я инстинктивно откидываюсь на спинку стула в попытке избежать презрения лже-подружки на стероидах.
И что ещё за чёртова «Выездка»?
— У тебя кто-то есть, ведь так? — продолжает напирать на меня. — Я знала, что та лавандовая пена для ванны вовсе не для твоего так называемого «особого времени отдыха». Ты кого-то трахаешь!
— Чувак, — тихо подает голос Стивен. — Лавандовая пена для ванн?
Я в отчаянии смотрю на него, и мы внезапно оказываемся на одной стороне.
— Всё ещё хочешь её?
— Конечно, нет, старик. Но тебе лучше угомонить её, пока она не спугнула других посетителей.
Стивен в ускоренном темпе возвращается за стойку, а Стефани неторопливо возвращается обратно на стул.
Я потрясённо смотрю на неё.
— Не пойми меня неправильно, но я, кажется, начинаю понимать, почему твой бывший стал бывшим. Ты — ночной кошмар!
Она награждает меня нахальной улыбкой.
— Я знаю, понял? Актёрство никогда не было моей страстью, но это всегда весело.
Качаю головой, подталкивая к ней начос.
— Пофиг. Просто больше не впутывай меня в свои шарады. Я думал, ты мне яйца отрежешь.
Она становится совершенно неподвижной, уставившись на меня пустым взглядом.
— У тебя ещё один приступ? — шепчу, подавшись вперёд.
— Шарада, — выговаривает она, и её глаза приобретают безумное выражение. — Гениально.
Я делаю ещё один глоток пива.
— Да-да, твоё маленькое представление спасло тебя от свидания с худосочным барменом, я понял.
— Нет, для проекта, — говорит она, отпихнув в сторону стакан с тарелкой и потянувшись за рюкзаком.
Я наблюдаю, как Стефани несколько секунд шарится в рюкзаке, а потом выныривает с ручкой и тут же с бешеной скоростью принимается строчить, ни разу не подняв на меня взгляда, поэтому я удостаиваюсь шанса съесть ещё начос. На сей раз мелкими порциями на случай, если она решит поведать всему бару, что носит моего ребёнка-демона.
В конце концов она поднимает голову и посылает мне сияющую улыбку, на мгновение становясь по-настоящему красивой, а не жутко пугающей.
Стефани даёт мне почитать блокнот, но её улыбка чуть меркнет, когда я никак не реагирую.
— Помоги разобрать, — говорю я, косясь на её беспорядочные каракули.
Она стучит чёрным ногтем по верхушке страницы, где выведено «ПИГМАЛИОН» большими печатными буками.
— Увидел?
Я заканчиваю со свои пивом и тянусь за её бутылкой.
— Разве по мне скажешь, что я что-то увидел?
А вот и знакомый хмурый взгляд.
— Неужели твои родители ни капельки не интересовались театральным искусством? — задаёт она вопрос.
— Гот, просто скажи, почему ты ведёшь себя, как маньячка.
Она кладёт блокнот и подтягивает к себе начос, макнув их в гуакамоле больше положенного.
— Итак, «Пигмалион» уходит корнями в Древнюю Грецию…
— О Боже милостивый, — шепчу я. — Можно краткую версию, умоляю.
— И вот есть парень, этот Пигмалион, который к тому же ещё и скульптор. Он по какой-то причине, не помню точно, не был фанатом женщин…
— Возможно, потому что какая-то женщина во всеуслышание объявила, что он пользуется лавандовой пеной для ванн?
Она отбирает обратно своё пиво.
— В общем, даже отказавшись на время от дамочек из плоти и крови, он решает создать статую женщины. И по всей видимости, у него действительно был талант, потому что статуя получается настоящей красоткой, и он в неё влюбляется. Дальше бла-бла-бла, какая-то богиня исполняет его желание и оживляет статую.
Стефани делает два больших глотка пива и расплывается в широкой ухмылке, как будто… что?
Я не понял.
— Ну так расскажи, какое отношение к нашему проекту имеет древний чувак, влюбившийся в камень, — подталкиваю я.
Она задумчиво поджимает губы.
— По-моему это была слоновая кость, а не камень…
— Стефани. Ни капли не сжалишься?
Она глубоко вздыхает.
— Ладно. Итак… история Пигмалиона на этом не заканчивается. Его образ используется в поэмах и картинах ещё много веков, но самое заметное произведение — пьеса Джорджа Бернарда Шоу…
— И это краткая версия?
— …которая превратилась в фильм. И этот фильм в свою очередь становится источником вдохновения для многих других фильмов о мужчинах, влюбляющихся в собственные творения.