Нет.
Я уже было разворачиваюсь, чтобы отправиться в гостиную, где беседуют Стефани и папа, но останавливаюсь и возвращаюсь к маме.
— Почему для тебя так важно, чтобы я вновь сошёлся с Оливией? Какое это вообще имеет для тебя значение?
Мама моргает, будто удивившись моему вопросу.
— Я просто…. Мне казалось… Я хочу, чтобы ты был счастлив.
— Я уже счастлив, мам. Рядом со Стефани.
По всей видимости, мне эта шарада даётся лучше, чем казалось, потому что эти слова вылетают прежде, прежде чем я успеваю их обдумать.
Мама поднимает руки в знак капитуляции.
— Ладно-ладно. Ты молод, поэтому я, наверное, ожидала, что ты захочешь «погулять».
Я встречаюсь с ней взглядом.
— А «гулянки» ограничиваются молодостью?
Её спина слегка костенеет, когда она расправляет плечи.
— Что ты хочешь этим сказать, Итан?
— Ты знаешь, что я хочу сказать, — шепчу я в ответ.
А потом ухожу.
Знаю, что мне нужно набраться смелости и поговорить с ней. Поговорить о том, что я видел.
Но я не знаю, как завести этот разговор. Не знаю, как сказать, что я видел её с Майком-старшим в тот день. Не знаю, как сказать, что я знаю о её интрижке с отцом моего лучшего друга.
Возможно, однажды я смогу посмеяться над нелепым совпадением, что я узнал о маме и об Оливии в один день. В один час, чёрт его побери.
Но это «однажды» не сегодня.
Сегодня мне не хочется смеяться.
— Ты готова? — спрашиваю у Стефани, мечтая поскорее убраться из этого дома.
Папа подмигивает Стефани.
— Мой мальчик хочет поскорее забрать тебя домой.
Вглядываюсь в лицо папы, пытаясь определить, намеренно ли он подобрал такие слова. Я ещё не говорил им, что мы со Стефани живём вместе. Они не ханжи, но достаточно старомодны, поэтому я бы не хотел афишировать факт нашего совместного проживания. Хотя это первый раз в моей жизни — во что я очень верю, — когда мои родители ошибочно верят, что я сплю с девушкой, хотя на самом деле она всего лишь соседка, с которой у меня на сто десять процентов платонические отношения — и я подозреваю, что это соседство доведёт меня до кончины.
Словно по сигналу, Стефани поднимает ножку, чтобы поправить ремешок на своей сандалии, обнажая стройные, подтянутые икры, отчего у меня едва ли слюна не стекает по подбородку.
Дерьмо.
Мы прощаемся с родителями: папа цветет и пахнет, сочась энтузиазмом, а мама… нет.
На улице я поднимаю руку, чтобы остановить такси, на что Стефани качает головой.
— Ты живёшь всего в нескольких кварталах отсюда. Почему бы нам не пройтись?
Я заталкиваю её в кабину.
— Никто добровольно не высовывается на улицу летом, гот.
Она перелезает на дальний конец сиденья, торопливо одёргивая юбку, но я успеваю кое-что увидеть. Даже не отвожу взгляд, но она, кажется, ничего не замечает, или же ей плевать. Как будто не замечает даже, что мы противоположного пола, и будь я проклят, если меня это не задевает.
— Твои родители очень милые, — тихо произносит она.
— Если под «мило» ты подразумеваешь ту часть, где мама намертво вцепилась в тебя зубами, то да.
— Она не так уж плоха, — отрицает Стефани, пожав плечами.
Я слышу лёгкое осуждение в её голосе, почти уверенный, что знаю, о чём она думает: у тебя, по крайней мере, есть мать.
— Почему ты не говорила о своей маме? — спрашивая я, уже доставая деньги, чтобы оплатить нашу короткую поездку.
Она пожимает плечами.
— Об этом разговор никогда не заходил.
Наверное, я должен спустить её с крючка, но, чёрт, мы соседи и даже состоим в своего рода отношениях. Нельзя умалчивать о таких важных деталях!
— Ну, вообще-то заходил, — я протягиваю ей руку, помогая выбраться из машины. Её глаза встречаются с моими, когда наши руки соприкасаются, так что мне даже приходится заставить себя отпустить её пальцы, как только она оказывается снаружи. С каких пор я стал так зависим от прикосновений к ней?
Она высвобождает свою руку и направляется прямиком к парадной двери моего дома. Нет, нашего дома.
— Я у тебя спрашивал, где твой дом, — давлю я. — Тебе не кажется, что это было самое подходящее время?
Она проносится мимо швейцара и жмёт на кнопку вызова лифта.
— Ты не мой парень, Итан. Я не обязана обнажать душу.
Уже было открываю рот, чтобы возразить, но так же быстро его закрываю. Она права. Я не её парень, и не хочу им быть. Раздражительность и гнев, бурлящие в этом миниатюрном теле, не очень-то привлекательны.
— Ясно, — кратко отзываюсь я, когда мы заходим в лифт. — Может, нам просто обменяться справками о состоянии здоровья, и закончим на этом?
Она искоса поглядывает на меня.
— Почему ты раздуваешь из мухи слона? Мне показалось, что вечер прошёл отлично, но сейчас ты на меня нападаешь.
— Он прошёл нормально. Но не прям, чтоб «отлично», — отрезаю я, ступив в коридор.
— Ну, не я виновата, что твоя мама зациклилась на твоей бывшей девушке. У неё золотые яичники или дело в чём-то ещё?
— Видимо, мама считает, что, да, они у неё золотые, — бормочу я, отпирая дверь. Первым делом отправляюсь к холодильнику, из которого вытаскиваю два пива. Открываю крышки и одну бутылку протягиваю ей.
Стефани делает большой глоток, а потом, повернувшись на каблуках, плюхается на диван и растягивается на нём. Эта ужасная поза так не вяжется с приличным видом загородного клуба, что я почти улыбаюсь.
— Почему ты не скажешь ей, чтобы она не приставала? — осведомляется она. — Скажи, что твоя бывшая скучная и глупая, а вот новая девушка, наоборот, умеет оттягиваться, — она дёргается в разные стороны, вызывая у меня гримасу, пока я занимаю своё любимое кресло напротив. По всей видимости, мы закончили ругаться.
— «Умеет оттягиваться»? — недоверчиво переспрашиваю я. — Когда ты в последний раз слышала, чтобы так говорили?
Стефани ведёт плечами.
— Раз уж ты человек, идущий в ногу со временем, почему бы тебе не сказать своей маме, что мы живём не в средние века, чтобы вы с Оливией чувствовали себя обязанными сойтись для произведения на свет наследника, который удовлетворил бы ваших родителей?
— Всё не совсем так, — говорю я. Хотя и похоже. — Она… у моей мамы просто есть своё виденье моего будущего и её, которое будет включать в себя отпрысков Прайсов/Миддлтонов и всеобщие рождественские ужины с лобстерами.
Стефани кивает, отпивая пиво.
— Значит, она не хочет в своей семье крови кендринского сброда.
Я салютую ей бутылкой.
— Именно.
— Мне-то казалось, что я хорошо выгляжу, но, очевидно, мне нужно подняться на новый уровень, — задумчиво резюмирует она.
Мои глаза цепляются за её ноги, немного раздвинутые в нынешней позе.
— Ты отлично справилась. И ты отлично выглядишь.
Она моргает, долгое мгновение изучая меня, но тут же отводит взгляд, когда я встречаюсь с ней глазами.
— Спасибо.
— Нет, серьёзно, — настаиваю я, хотя и сам не до конца понимаю, почему. — Ты отлично сыграла приземлённую, идеальную девушку. Как будто действительно была когда-то такой.
Она отводит назад плечи, поправляя юбку платья.
— Да уж. Моя основная цель — кинематограф, но я всё равно взяла несколько уроков актёрского мастерства на первом курсе.
Я киваю, но ни на секунду в это не верю. Она точно знала, как вести себя с моими родителями, и это не имеет никакого отношения к урокам актёрского мастерства. Она знала, когда улыбнуться, когда посмеяться, как поддержать беседу…
Не знаю, что там за история, но мне не кажется, что её поведение вызвано флотилией тоскливых музыкантов.
А это значит, что кто-то или что-то превратило её в ту неприветливую, эксцентричную версию, с которой я встретился в первый день летних занятий.
И я хочу знать причину.
— Оливия мне изменила, — выпаливаю я.
И-и-и-и-и-и-и… вот оно. Я только что вывернул душу перед человеком, который вполне способен разложить её на столе, а потом поджарить на барбекю.