Когда мы были вместе, мне казалось, что всё распланировано. В хорошем смысле. А потом наши отношения распались, и мне потребовался… перерыв? Перемены? Вот, почему я записался на летние занятия к Мартину Холбруку, ничего не зная о кино.
И вот почему я солгал родителям, сказав, что у меня появилась новая девушка, когда это было не так.
Я был не готов вернуться к старому Итану. К Итану, который был идеальным сыном, идеальным бойфрендом и идеальной душой кампании.
Наверное, можно сказать, что я в отпуске.
Стефани — мой отпуск.
В конце концов, из папы вырывается один из тех самых родительских вздохов.
— Справедливо. Иногда я забываю, что тебе всего двадцать один. Полагаю, каждый заслуживает возможности перебеситься.
Я мысленно поздравляю себя с тем, что не закатываю глаза от явного подтекста, который папа вложил в эту фразу.
— Так вот, чем, по-твоему, я занимаюсь этим летом? Бешусь?
Папа ведёт плечами, позвякивая льдом в стакане.
— Твоя мама, кажется, тоже так считает. Говорит, что эта девочка Стефани — помутнение, от которого тебе стоит избавиться.
— Перед тем как сойтись с Оливией, — говорю я, не потрудившись скрыть насмешку в голосе.
Папа снова пожимает плечами.
— Лично мне Стефани нравится. Она милая, но при этом не приторная, понимаешь?
Я едва заметно улыбаюсь, вспоминая настоящую Стефани с её готским свирепым взглядом.
— Она точно не приторная.
— Рад видеть тебя снова счастливым, — замечает отец.
Я замираю, прекратив соскабливать остатки глазури со своей тарелки ребром вилки. Не такого заявления я ждал от отца. Этот человек достаточно добродушен вне офиса, но не многословен.
— Что ж, расставания обычно портят настроение человеку.
Он приподнимает одно плечо.
— Я говорю не только о времени после разрыва. Я имею в виду, что сейчас ты кажешь гораздо счастливее, чем когда-либо.
Я не отвечаю. Не знаю, что он видел, но это не может быть правдой. Мы с Оливией были счастливы. Вполне. В смысле, возможно, мы немного свыклись друг с другом. Как старая супружеская пара, что не пристало людям, которым едва исполнился двадцать один.
Но я был счастлив.
Был ведь?
Дурацкая девчачья песня заканчивается, и ди-джей, должно быть, готовясь сворачивать вечеринку на ночь, ставит ещё одну медленную композицию.
Папа ворчит, ставя пустой стакан на ближайший поднос.
— Полагаю, мне пора найти твою мать. А то она всегда жалуется, что я никогда не зову её танцевать.
Ха!
Папа находит маму, которая принимает его руку со сдержанной, едва заметной улыбкой, пока он ведёт её на танцпол. Я наблюдаю за ними целое мгновение, желая — мечтая — научиться смотреть на неё, не вспоминая тот день. Чтобы я мог вернуться. Что, конечно, глупо.
Я так отвлёкся на родителей, что не замечаю Стефани, пока она не оказывается рядом, на удивление, успокаивая меня своим присутствием.
Она не предлагает мне снова потанцевать — и я тоже. Как будто существует некая незримая грань, и мы оба знаем, что ещё один танец вынудит нас её пересечь.
— Хочешь убраться отсюда? — спрашиваю я.
— О да, чёрт возьми. Ноги меня просто убивают.
Мне хочется сказать ей, что она сама сглупила, надев высокие каблуки. Такое ощущение, что это прописано в их женском кодексе: сначала надеть самую неудобную обувь из всех возможных, а потом жаловаться на неё.
Но я знаю, что она надела их ради меня. Если бы ей предоставили выбор, она бы надела свои устрашающие чёрные ботинки и сердито зыркала на всех из-за угла. Ещё одно напоминание, что всё это ненастоящее.
И эта мысль угнетает гораздо больше, чем должна.
— Ну, как я справилась? — интересуется она сразу, как мы выскальзываем через боковой выход в тёплую летнюю ночь.
— Ты имеешь в виду, заметил ли кто-то твои доминирующие викканские наклонности8?
— Именно, — отзывается она со слабой, но довольной улыбкой. Она берёт меня под руку, позволяя мне отчасти поддерживать, отчасти тащить её по тротуару, пока я выискиваю взглядом свободное такси. — Два пункта выполнены, остался один.
До меня не доходит.
— Какие ещё пункты?
— Нашего пигмалионовского приключения. Когда мы начинали, ты сказал, что я нужна тебе на три мероприятия: ужин с родителями, свадьба и вечеринка через две недели.
— И ты рада этому?
— Рада чему?
— Тому, что у нас остался всего один вечер шалостей до того, как сделка закончится.
Несколько секунд она молчит, и мне начинает казаться, что ответа не последует, но…
— Не уверена.
Она кажется такой же сконфуженной, разрывающейся от противоречий, каким чувствую себя и я. Её признание не такое уж важное. Оно, наверное, даже пустяковое. Но я чувствую небольшой прилив счастья от этого откровения.
— Если мы в ближайшее время не поймаем такси, я кого-нибудь пришью своим чёртовым каблуком, — изрекает Стефани, в то время как её походка становится ещё неустойчивее.
Я прихожу в движение даже раньше, чем осознаю собственные действия. Стефани вдруг оказывается в моих объятья, и я несу свою фальшивую девушку через Верхний Вест-Сайд, пока она ворчит мне на ухо угрозы. И пусть даже мой нежный цветочек сыплет проклятьями, я ловлю себя на том, что ухмыляюсь.
Отец был прав.
Сейчас я счастлив.
Глава пятнадцатая.
Стефани
— Откуда нам знать, что Мартин понимает, о чём вещает? — интересуется Итан.
Я делаю большой глоток диетической колы, стараясь не закатывать глаза.
— Ну, у меня есть предположение — и это всего лишь догадка, — что у Мартина есть пара Золотых Глобусов и Оскар за пазухой. За написание сценария. Тут, по меньшей мере, вероятность пятьдесят на пятьдесят, что он знает своё дело.
Итан откидывается на своём стуле, изучая меня.
— Ну, ничего себе, ты всего пару часов в своём старом прикиде, а уже становишься прежней стервой.
Его комментарий жалит, и я тереблю язычок содовой, чтобы он не этого не понял. Я не пыталась вести себя стервозно. Может, в этом и вся моя проблема. Настоящая я — та, кто не носит платьев и блестящих теней для глаз, — стервозна без всяких усилий.
Неудивительно, что фальшивой я нравлюсь ему больше настоящей.
Хотя стоит признать, что летние шмотки моей поддельной версии гораздо практичнее. И удобнее. Намного удобнее. Поэтому я решила, что настала пора напомнить себе, что это ненастоящая я, натянув на себя старые штаны карго и майку, хотя на ногах предпочла всё-таки оставить шлёпанцы вместо ботинок. Я не упустила, как у Итана перехватило дыхание, когда я зашла на кухню, но чего он ожидал? Нам не нужно было устраивать шоу для Прайсов, и мы поехали в кампус, чтобы Мартин Холбрук проверил наши заметки по сценарию. А это моя территория. Не мог же Итан всерьёз рассчитывать, что я буду выряжаться в чёртову пастель!
Кроме того, мне нужны мои старые вещи — мои боевые доспехи, ведь в последнее время мы слишком сблизились. Мне хочется проложить небольшую дистанцию. И, подозреваю, он разделяет моё желание, судя по тому, как он рявкал на меня со дня свадьбы своей кузины, и тому, что проводил всё свободное время в офисе отца.
Но мы можем и дальше друг друга избегать, вот только часы нашего проекта продолжают неуклонно тикать. Так что самое время сосредоточиться на причине, по которой мы изначально пустились в такую авантюру: превратить это крушение поезда в идею для фильма.
— Думаю, профессор Холбрук понимает, о чём говорит, — говорю я, опустив взгляд на каракули наших записей.
— Прекрати так его называть, — отрезает Итан, продолжая раскачиваться на своём стуле взад-вперёд, как наглый школьник.
— Я не собираюсь называть его по имени, — огрызаюсь я. — Он не перестаёт быть моим профессором только из-за того, что он твой крёстный отец и папин друг из братства. И если не возражаешь, мне бы хотелось закончить эти занятия с хорошей оценкой.
Его стул с грохотом возвращается на пол.