— Хорошо-хорошо. Расслабься, а то ещё достанешь свою коллекцию ножей.
— Очень жаль, что у меня её нет, — бормочу я себе под нос.
— Так, что там гундел Мартин, когда прочёл наши наброски? — спрашивает он, подтягивая к себе блокнот. — Что-то про конфликт?
— Ага. Это самый важный аспект в такой сюжетной линии. Но у нас его нет.
— Как это? — переспрашивает он. — У нас две противоположности вместе притворяются парой, хотя на самом деле у них нет симпатии. Бам! Фейерверки!
Я захлопываю блокнот.
— Ну и где этот «бам»? Холбрук прав. На данный момент у нас два главных героя, которые на сто процентов сотрудничают в этом предприятии — оба получают выгоду и оба на одной волне. И они оба будут рады, когда всё закончится. Это скучно.
Чувствую ли я себя глупо, рассуждая о нас в третьем лице? Конечно. Однако мне нужно оставаться объективной. Наше приключение лежит в основе сценария, но, в конце концов, речь не обо мне и не об Итане. Речь о наших персонажах. Речь о создании интересного фильма.
По крайней мере, я продолжаю себя в этом убеждать.
Он застёгивает и расстёгивает часы, которые наверняка стоят больше, чем дом, в котором я выросла, и мне приходится сделать усилие, чтобы подавить в себе дикое желание сорвать их с его руки и швырнуть об стену. Не знаю, что с нами происходит в последние дни, но мы не можем найти общий язык. Словно тот чудесный вечер, когда он пронёс меня через Центральный Парк, был каким-то предупреждающим звоночком о том, что со дня на день мы всё испортим. И вот они мы — регрессировали во враждебных детей.
План задумывался предельно простым, но выходит наоборот — мы в ситуации сложнее любых моих предыдущих отношений.
Словно…
Над головой загорается лампочка. Вот оно!
— Они должны влюбиться.
Итан беспокойно замирает.
— Прости?
— Тайлер и Кайла, — говорю я, ссылаясь на имена героев нашего сценария. — Сейчас всё слишком просто. Поэтому они должны начать влюбляться. Или, по крайней мере, один из них.
Он впивается в меня взглядом.
— И это даст нам наш конфликт?
— Да брось, — окидываю я его взглядом. — Давай притворимся, что это настоящая жизнь. Разве нашла влюблённость не создала бы конфликт?
Тишина в крошечном классе почти причиняет боль, хотя я понятия не имею, почему. Мы же оба смотрели фильмы. Мы оба знаем историю Пигмалиона. И мы оба с самого начала знали, что должно произойти в сценарии.
Но ещё я знаю, что мы оба избегали вкладывать настоящие эмоции в наш сценарий именно по этой причине. Потому что со временем нам становится всё сложнее и сложнее разделять Итана и Тайлера, Кайлу и меня.
Наш сценарий должен был быть основан на реальных событиях, но, возможно, мы боимся, что всё получится наоборот. Что любовь в сценарии повлияет на реальную жизнь. И это никак не возможно.
— Ладно, я согласен, — медленно соглашается он. — Значит, Тайлер и Кайла… мы серьёзно возьмём эти имена? Они так похожи… Много буквы «а», тебе не кажется?
— Поменяй на какие хочешь, — ворчу я, начиная строчить идеи в блокноте. Стараюсь его игнорировать, когда он принимается перебирать альтернативные имена, но всё равно приходится оборвать его, когда он добирается до Вуди и Урсулы.
— Ладно, как насчёт этого, — говорю я, возбуждённо постукивая ручкой по блокноту. Уже и забыла, каково это — вот так под наплывом писать сценарий, особенно когда идея щёлкает в мозгу. — До сих пор они делали всё то же, что и мы в реальной жизни — фальшиво целовались на лодке, фальшиво танцевали на свадьбе, — но при этом всегда оставались на одной волне. Нам нужно, чтобы они её потеряли. Чтобы один вывел из равновесия другого.
Итан прикрывает зевок.
— Сразу скажу, что ни один парень не пойдёт на этот фильм, за исключением, если ему четырнадцать и его привела мама, чтобы показать, как добиться внимания девчонки, которая ему нравится.
Я награждаю его терпеливым взглядом.
— Твой рассказ из похотливого детства просто восхитителен, но, думаю, тут можно с уверенностью сказать, что наша основная аудитория — не парни. Мы нацелены на девочек-подростков.
Его лицо светлеет, и он начинает подниматься.
— Похоже, это твоя территория. Давай-ка ты пока подумаешь, а я смотаюсь за сэндвичами.
Я тычу ручкой ему в грудь.
— Сиди. Я не стану заниматься этим в одиночку.
Он неохотно опускается на стул.
— Ладно. Но я буду кусаться. И как же мы выведем наших героев из равновесия?
«Не считая того, что один из них уже пронёс другого через весь Центральный Парк под звёздным небом? Или тот безобидный медленный танец, который перерос в сексуальный? Тебе нужно что-то ещё?»
Но, хотя мы оба знаем, что эти события действительно произошли, становится всё более ясно, что они ничего не значат. По крайней мере, для Итана. Потому что всякий раз, как мне казалось, что из этого может выйти что-то помимо игры, он возвращался к своему обычному поведению, вновь становясь подразнивающим, равнодушным соседом по комнате.
Что идеально для реальной жизни.
И совсем некстати для нашего фильма.
— Им нужен романтический момент, не связанный с шарадой. Который не будет лишь доказательством всем их любви. Он должен быть настоящим, только между ними.
Он обдаёт меня пустым взглядом.
— Романтика. Ты говоришь про… цветы?
— Да, Итан. Именно об этом я и говорю. Пожалуйста, принеси мне цветы.
Его брови ползут вверх.
— Разве речь о нас с тобой? Я думал, мы говорим о Тайлере и Кайле.
Упс.
— В их случае это тоже нелепо, — отрезаю я в надежде, что он не заметит румянец, поднимающийся по моей шее. — Мы должны ясно показать, что они пересекли грань.
— Значит под «романтично» ты подразумеваешь «сексуально», — замечает он, и его карие глаза загораются золотом.
Во рту пересыхает.
— Эм, да, наверное.
Он качает головой.
— Ничего не получится. Никто не поверит в настоящее влечение между ними.
Краснота с шеи теперь заливает и лицо, но уже не от стыда. А от злости. И, возможно, капельку от боли. Откуда-то я знаю, что он тоже говорит не о Тайлере и Кайле. Он говорит о нас. Говорит, что между нами не может быть влечения.
Но это неправда. Оно есть.
Только проявляется, по-видимому, в одностороннем порядке.
Вдруг я понимаю, что не могу больше находиться в этой комнате. С парнем, которого я одновременно хочу и ненавижу. Ненавижу, потому что он поверхностный сноб, не способный заглянуть за мою подводку для глаз… не способный принять девушку, которая ненавидит розовый цвет. А хочу, потому что… ну, ладно, чёрт возьми, я не знаю, почему хочу его. Но хочу.
Мне надо уйти.
— Ясно, Прайс. Как придумаешь, что подойдёт этой истории, дай мне знать, — я запихиваю блокнот в рюкзак и встаю, чтобы пойти к двери, не успев даже застегнуть его до конца.
Но вдруг чувствую его пальцы, сомкнувшиеся на моём плече, а затем он разворачивает меня и вдавливает в доску. Рюкзак падает на пол, а Итан припечатывает мои руки над головой.
Его рот накрывает мои губы грубее, чем в прошлые два раза. Конечно, тогда они были лишь откровенной демонстрацией для публики, но в этом поцелуе мы на сто процентов одни.
Он настойчиво прижимается ко мне, проводя языком по нижней губе — один раз, второй, — пока я не открываюсь для него. Поцелуй становится глубже, я пытаюсь освободить руки, чтобы коснуться Итана, но его хватка ужесточается, и он придвигается ещё ближе, пришпиливая меня к стене своим телом.
Я смутно осознаю, что в классе нет окон, хотя это всё равно общественное место, и сюда в любой момент может кто-то зайти.
Но мне плевать.
Я с головой отдаюсь поцелую, и он, словно почувствовав, в какую секунду я сдалась, в тот же миг смягчается. Как будто соблазняет, а не заявляет на меня права. И я тоже хочу его соблазнить.
В комнате полнейшая тишина, слышны лишь приглушённые влажные звуки наших губ, и я очень, очень жалею, что мы не дома. Или хотя бы не в таком месте, которое запирается на замок. Потому что я не хочу, чтобы этот поцелуй прекращался.