Я еду домой. Стефани должна быть там, но ведь это же моя вина? Моей гениальной идеей было привести домой соседку с большими сиськами.
Конечно, тогда я ещё не знал, что она фантастически целуется. Или что под злым юмором скрывается другая — милая, забавная сторона. Кто мог подумать, что она всего через три недели знакомства будет знать меня лучше, чем Оливия спустя десятилетие.
Я задолжал ей извинения. За свой дурной нрав, за поцелуй… за то, что в тот день в библиотеке позволил ей думать, будто она не смогла бы — не может — привлекать меня.
Потому что, пусть я и продолжаю думать, что такая девушка, как она, и такой парень, как я, в принципе не могут дойти до алтаря, между нами определённо есть влечение. И, возможно, сейчас самое время что-то с ним сделать.
Я захожу в квартиру в своём самом лучшем за последние несколько дней расположении духа, только чтобы остановиться при виде зрелища, раскинувшегося в гостиной: придурошный парень Стефани развалился на моём грёбаном диване, сжимая рукой её ногу. Они оба дёргаются, оглядываясь на меня, и мне не надо быть Энштейном, чтобы понять — я их прервал.
С моих губ не срывается ни слова, пока я опускаю рюкзак, не отводя взгляда от Стефани. Сначала у неё виноватый вид, но после изучения моего выражение лица вина сменяется чем-то сродни упрямству.
— Привет, старик, — небрежно бросаю я, переводя взгляд со Стефани на Дэвида.
— Эллиот, — кратко кивает он в ответ.
Я даже не пытаюсь скрыть, как закатываю глаза, доставая пиво из холодильника. Намеренное искажение имени противника — самый древний трюк из руководства мужчин.
— Что тут происходит? — говорю я.
— Я пришёл вернуть Стеф диски. Ты же знаешь, как она любит фильмы.
Замечаю, как его рука, пока он продолжает говорить, смещается немного выше по её бедру. По бедру, обтянутому штанами карго.
Запоздало мои глаза скользят по всему её телу, и я замечаю то, чего не увидел, когда только вошёл: ботинки, штаны «крутой девчонки», фирменная крошечная майка и серая хрень на глазах. Она и прежние несколько дней баловала себя деталями «старой «я»» — то ботинками, то ногтями, то штанами, — но сегодня, по всей видимости, решила пустить в ход всё сразу, ведь это полный комплект готки Стефани.
От этого моё желание к ней должно было поутихнуть. Это должно было напомнить мне, что ей подходит Дэвид, а не я.
Но выходит так, что больше всего мне хочется сказать, чтобы он убрал от неё свои лапы.
Я делаю глоток пива, сохраняя совершенно невозмутимое выражение лица.
— Стефани, теперь у тебя все твои диски?
Её глаза превращаются в щёлочки от моего небрежного тона. Как я уже говорил — она меня знает.
— Да.
— Отлично, — говорю я с самой лучшей своей улыбкой, прежде чем повернуться к Дэвиду. — Проваливай к чертям собачьим.
Дэвид, может быть, и худощавый творческий тип, но, по всей видимости, не слабак, раз становится передо мной со взбешённым выражением лица.
Не могу его винить. Я веду себя по-уродски, но это мой дом, а этот козёл, у которого есть другая девушка, лапал Стефани…
Дерьмо. По крайней мере, я надеюсь, что у него есть девушка. Что, если он порвал с Лией и хочет вернуть Стефани?
От этой мысли моё пиво превращается в мочу на вкус.
— Чувак, можешь дать нам пару минут? — спрашивает Дэвид, показывая гораздо лучшие манеры, чем я.
— Для чего?
Он не обращает внимания на мой вопрос, повернувшись к Стефани. Его глаза смягчаются и становятся умоляющими — кажется, я знаю, что будет дальше. Он понял, что променял Стефани на шлюху, и теперь желает вернуть всё обратно.
Теперь мне уже не просто хочется попросить его уйти. Я хочу вышвырнуть его хипстерскую задницу собственноручно.
— Стефани? — зову я.
Она втягивает щёки, принимая рассерженный вид, но непонятно — она злится на меня за то, что веду себя, как придурок с замашками собственника, или на Дэвида за то, что тот посмел трогать её после своей же измены.
— Тебе лучше уйти, Дэвид.
Я расплываюсь в улыбке. Всё-таки на Дэвида.
Но потом её голубые глаза устремляются ко мне, и я уже не так уверен, что они не обдадут ядом меня. Её ярость явно распространяется и на меня.
Я сдерживаю свои инстинкты пещерного человека достаточно, чтобы не пойти за ними следом к двери, но не стану притворяться, будто не пытаюсь подслушать их разговор, пусть и самую малость. Но они переговариваются шёпотом, поэтому мне не удаётся уловить ни слова. Потом шёпот прекращается, и я напрягаюсь, пытаясь расслышать хоть что-нибудь. Вдруг они целуются? Принуждаю себя сесть на диван, чтобы совсем не потерять голову. Если они хотят вернуть отношения, это их дело.
Разве что… проклятье. Одна эта мысль обжигает горло.
Я слышу, как хлопает дверь, и Стефани топает обратно в гостиную, такая же рассерженная и мятежная, как в тот день, когда мы впервые столкнулись в коридоре. Вот только на сей раз я почти уверен, что она проткнула бы меня своими ручками, а не покорно убрала бы их в свой детский рюкзачок.
Она молча роется в одном из моих шкафов, вынимая оттуда бутылку бурбона. Я вскидываю бровь.
— Тяжёлый день?
Стефани умудряется показать мне средний палец, одновременно наполняя свой стакан. Добавляет несколько кубиков льда. Мне и самому хочется виски, но я знаю, что просить её налить и мне стакан, когда она в настроении «Итан должен умереть», не лучшая затея, поэтому отставляю своё едва тронутое пиво в сторону и наполняю стакан сам — безо льда.
Она занимает диван, и понятно, что мне стоит дать ей пространство, но я тоже здесь живу, поэтому сажусь рядом. Не слишком близко, чтобы мы не соприкасались, но ближе, чем позволительно соседям, учитывая, что в комнате есть ещё с полдесятка мест.
Жду, что Стефани прочитает мне бурную лекцию о соблюдении границ, и «какого чёрта ты удумал?», и «какой же ты неандерталец», но она сидит молча, терпеливо попивая свой бурбон мелкими глотками.
Краем глаза я вижу, что она за мной следит. Ожидает объяснений. Но у меня нет другого оправдания, кроме ревности, а мы оба знаем, что это безумие, поэтому говорю то единственное, что приходит на ум:
— Прости.
Она совершенно по-стефански фыркает, убирает стакан и принимается расшнуровывать ботинки. Я наблюдаю, как её пальцы расплетают шнурки, желая, чтобы она что-нибудь сказала. Что угодно. Хочу, чтобы она отмахнулась: «пустяки, Прайс» — но даже больше хочу услышать, что у них с придурком Дэвидом ничего не было.
Хочу услышать, что она хочет снова поцеловать меня.
Но больше всего хочу, чтобы она объяснила, почему оттолкнула меня в библиотеке. Ведь она хотела этого поцелуя в той же степени, что и я. Это я сразу понял.
Или, возможно, чтобы что-то получить, нужно сначала отдать?
— У моей мамы интрижка, — говорю я.
Н-да. Это вышло само собой. Я вдруг вспоминаю, почему не прикасался к виски с той ночи в мой двадцать первый день рождения несколько месяцев назад, когда я перебрал и потом блевал весь оставшийся день. Но ещё хуже похмелья то, что виски распускает мне язык. Катастрофа.
Её пальцы на секунду запинаются на последнем шнурке, но она не поднимает взгляда.
— И?
И? И?
— Ну, это полный отстой, — чувствую себя мальчишкой, хотя почти уверен, что имею право расстраиваться.
Она кивает, делает глоток и принимается за второй шнурок.
— Как ты об этом узнал?
Вот оно.
— Я… эм… Увидел её с отцом Майкла. Сразу после того, как увидел его самого с Оливией.
Мне казалось, что вслух о таком говорить стрёмно, но пусть в моей голове это по-прежнему звучит смехотворно, я осознаю, что мне уже не так больно.
Она, наконец, поднимает голову, встречаясь со мной глазами.