Отпускаю её губы, чтобы присоединиться ртом к пальцам, облизывая и покусывая ключицы, плечи, прежде чем позволить себе задеть выпуклости верхней части груди.
Мы и близко не подобрались к самой сочной части, но из нас всё равно вырываются стоны, а её спина изгибается, словно она предлагает свою грудь моим рукам и рту. Я завожу пальцы под тонкие лямки и неторопливо спускаю их с плеч, обнажая кремовую кожу миллиметр за миллиметром, пока не оказываюсь в одном крошечном рывке от того, чтобы явить на свет соски.
Тут я останавливаюсь, опускаю ладони к талии, оставляя её руки отчасти скованными лямками майки, пока сам осыпаю ласковыми поцелуями показавшуюся часть груди. С самого первого дня я знал, что она красива, но это выше всяких фантазий о ней. А у меня таких было далеко не несколько.
Я посасываю, ласкаю её кожу, пока мы оба не начинаем задыхаться, и её пальцы не оказываются в моих волосах, подталкивая меня навстречу. Уговаривая меня опуститься.
Я позволяю языку скользнуть под тонкую ткань, вплотную приблизившись к её соску, но недостаточно, отчего она вскрикивает. Проделываю то же самое с другой, отказываясь дать ей то, чего она желает, пока не услышу от неё просьбу.
— Итан, — выдавливает она голосом чуть громче дыхания. — Итан.
Для меня этого достаточно.
Я спускаю майку до талии, и теперь она полностью обнажена передо мной. Едва прохладный воздух окатывает её соски, она тут же вскидывает руки, чтобы прикрыть себя, и от вида маленьких ручек, прикрывающих совсем не маленькую грудь, во мне зарождается желание взорваться.
— Не надо, — хрипло прошу я. — Позволь мне посмотреть. Позволь коснуться.
Её глаза округлившиеся, напуганные, но я лишь встречаюсь с ней взглядом, упрашивая довериться мне.
Наконец, она едва заметно кивает, убирая руки мне на плечи. Я не тороплюсь, давая ей время на отступление. Но она не отстраняется, и когда мой язык в первый раз проходится по её соску, в голове мелькает мысль, что это убьёт нас обоих.
Я теряю счёт тому, как долго дразню её, сменяя долгие движения языка игривыми поцелуями, пока она не начинает извиваться на моих коленях, желая большего. Только тогда я завладеваю её соском и посасываю, вдыхая сладкий запах Стефани, наслаждаясь той частью её тела, что преследует меня изо дня в день.
Её руки своевольно блуждают, и пока она не добирается до майки, я даже не замечаю, что она сбросила галстук и расстегнула мою рубашку. Лизнув напоследок вершинку груди, я спускаю руки к талии и ссаживаю её на диван, чтобы снять рубашку. Её майка так и висит на талии, и то, что она топлесс в паре с этими камуфляжными штанами, так нелепо сексуально, что я почти жалею, что на ней нет ботинок.
Возможно, в следующий раз.
Она улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ, прежде чем зарыть её глубже в подушки и отправиться следом. Мы вновь целуемся, пока наши руки продолжают исследовать, и в конце концов, — наконец, — я подбираюсь к поясу её штанов.
Успеваю расстегнуть верхнюю пуговицу, прежде чем она застывает.
И я застываю вместе с ней.
— Всё нормально? — мягко спрашиваю я, прокладывая дорожку из поцелуев по её груди.
Стефани ничего не отвечает, и я отодвигаюсь, чтобы заглянуть ей в лицо, продолжая легонько поглаживать её руки, бока… пытаясь понять, что у неё на уме.
Она облизывает губы.
— Я, эм… хочу этого, правда. Просто…
Я быстро целую её, подбадривая.
— Что?
— У меня не очень большой опыт в этом деле.
Я дарю ей слабую улыбку.
— Мне до странности приятно это слышать, — и так и есть. Мне нравится мысль, что Стефани… моя.
— Хочешь поговорить о цифрах? — подразниваю я, хотя сам уже на волоске от смерти.
Она проводит языком по губам, но не отвечает, и я понимаю, что мне нужно сказать ей, что я и сам не особо опытен. Унизительно признавать, но у меня не так уж много зарубок. Мы с Оливией начали встречаться в шестнадцать лет. И, в отличие от Оливии, я верю в верность.
— Неужели меньше одного? — спрашиваю я тем же беззаботным тоном. — Потому что это примерно и есть весь мой опыт.
Она снова ничего не говорит, да и тревога не исчезает с её лица. Что не имеет смысла, если только…
Матерь Божья.
— Стефани, ты девственница? — спрашиваю я как можно небрежнее, давая понять, что любой ответ будет правильным.
Она не встречается со мной глазами, поэтому я поднимаю пальцем её подбородок, принуждая посмотреть на меня.
— С Дэвидом?
Она качает головой.
— До этого никогда не доходило.
В моей голове раздаются тревожные звоночки.
— А тот парень из старшей школы? Ты говорила, что у вас всё было хорошо до того, как он…
Вот он. Взгляд испуганного кролика.
Мои руки на секунду замирают от бешенства, прежде чем я притягиваю её к себе.
— Стефани, в ту ночь, когда этот ублюдок подсыпал тебе что-то… и был твой первый раз?
«Прошу, скажи "нет". Умоляю, скажи, что эта мразь не изнасиловала тебя».
Я так приготовился к «белому или чёрному» ответу, что совсем забыл о потенциальной «серой зоне».
Её глаза, застланные слезами, находят мой взгляд.
— Без понятия. Я ничего не помню.
Глава семнадцатая.
Стефани
— Ты в курсе, что мы уезжаем всего на пару дней?
Я оглядываюсь через плечо. Итан стоит, прислонившись к дверному косяку моей спальни, одетый в синие клетчатые шорты и подходящую синюю рубашку поло. Клянусь богом, он знает, как сочетать цвета, лучше любой девчонки из старшей школы.
Поворачиваюсь на кровати, где на подушках разложены все мои вещи. Вот откровенная визуализация двух последних месяцев: яркие вещи в стопке для фальшивой Стефани и чёрная груда для старой Стефани.
Я складываю пару свежевыстиранных чёрных штанов и кладу их на подушку старой Стефани. Немного хмурюсь, осознав, что перестала думать о своих старых вещах, как о вещах настоящей Стефани. До встречи с Итаном я точно знала, кем была. Но сейчас мысль вернуться к той, кем я была — прячущейся по углам кампуса, изучающей кино, лишь бы не взаимодействовать с людьми…
Сейчас она отчасти потеряла свою привлекательность.
Итан заходит в комнату, как к себе домой — хотя так оно и есть, — и, вскинув брови, двумя пальцами поднимает розовые стринги.
— Мне казалось, ты не любишь розовый цвет.
Я выхватываю их обратно.
— Иди играйся со своим бельём.
— Но это и близко не так интересно, — произносит он, разглядывая зелёные шортики в горошек.
Даже не пытаюсь его остановить, заранее понимая, что это битва, обречённая на поражение. С той самой ночи на диване настроение между нами постоянно менялось от лёгкого до сочащегося сексуальным напряжением.
Мне по-прежнему толком не ясно, какого чёрта тогда произошло. Но я определённо точно знаю, чем всё кончилось.
Как сказала его подруга Андреа, мы так и не достигли стадии «консуммации».
Он садится на гору вещей, которые я только закончила складывать, и впивается взглядом в меня. Ничего не говорит. Просто изучает.
— Что? — рявкаю я.
— Ты сделала это?
— Сделала что? — не горжусь тем, что изображаю дурочку, но иногда это происходит рефлекторно.
— Ты знаешь.
Я глубоко вдыхаю и нарочито долго вожусь со светло-жёлтым кардиганом, чтобы мне не пришлось смотреть на него.
— Я написала ему, — говорю наконец. Совсем тихо.
— Хорошо, — его пальцы задевают тыльную сторону моей руки, отчего я делаю долгий судорожный вздох.
— Что, если он не ответит?
Я встречаюсь глазами с Итаном и вижу в них ту же притаившуюся нежность, что была там, когда я поделилась с ним своим секретом.
О том, что я не знаю, при мне ли моя девственность.
Я не собиралась рассказывать ему или вообще кому-то. Но тогда, растворившись в его поцелуях, я захотела — ощутила потребность, — чтобы он узнал.
И потом начала рассказывать…
«Самое ироничное, что у меня не было ни малейшего желания идти на эту дурацкую вечеринку. Мне хотелось остаться с мамой в больнице.