Я чувствую, как что-то тёплое и приятное разверзается в животе, неспешно поднимаясь к груди. Мне так давно не доводилось испытывать это, что у меня уходит целых несколько секунд, чтобы дать название тому, что я чувствую
Я счастлива. Итан делает меня счастливой.
Это безумие. И всё происходит слишком быстро. Джордан сойдёт с ума. У отца случится сердечный приступ. Его родители так вообще наверняка вызовут чёртову полицию.
Но мы взрослые, и это всего лишь месяц игры в «дом», а не обручальное кольцо. Я ни за что не скажу ему «нет». Не смогу.
Вместе этого я притягиваю к себе его губы.
— Наверное, я могла бы остаться с тобой… соседушка.
Глава двадцать четыре.
Итан
Я провожаю Стефани в её комнату около четырёх утра, прежде чем прошмыгнуть обратно в свою спальню и продремать несколько часов до того, как нам нужно будет спуститься на прощальный бранч родителей и отправиться обратно в город.
Проснувшись в восемь утра, мне требуется пять секунд, чтобы понять, откуда у меня такое хорошее настроение. Потом я вспоминаю тот момент, когда Стефани скользнула ко мне под одеяло и всё последовавшее за этим.
Теперь понятно, почему последние несколько дней меня мучило ощущение такой тяжести в груди, будто на ней слон сидел. Я боялся, что однажды вернусь в квартиру и не почувствую запаха пены, которую она использовала для своих вечерних ванн. Боялся, что больше не услышу издёвок над тем, что я глажу свои шорты для гольфа и отправляю футболки-поло в химчистку.
Меня пугала жизнь без Стефани. А теперь мне не нужно бояться.
Я быстро принимаю душ, после которого натягиваю шорты-хаки и зелёную рубашку на пуговицах — лишь потому, что однажды она обронила, что я выгляжу «не так уж плохо» в зелёном. Это был хоть и скупой, но всё-таки комплимент, и я возьму его на вооружение.
Покинув комнату, я практически сталкиваюсь с Майком и Мишель Сент-Клер.
— Итан! — восклицает Мишель. Её лицо знакомо мне так же хорошо, как лицо матери, и оно светится такой радостью от нашей встречи, что у меня скручивает живот. — Мы не виделись все выходные. Или даже всё лето.
Это вопрос, но я ничего не отвечаю. Пускай Майкл сам разбирается. И всё же, не она виновата, что её сын переспал с моей девушкой или что её муж наверняка спит с моей матерью.
Интересно, она вообще в курсе?
Ведомый отчасти жалостью, отчасти нежными воспоминаниями, я обнимаю её и целую в щёку, изо всех сил избегая зрительного контакта с Майком. Как он может изменять такой женщине, как Мишель Сент-Клер, — выше моего понимания.
После недолгой беседы Майк ворчит, как он проголодался, и утаскивает жену в сторону лестницы.
Она бросает на меня последний умоляющий взгляд.
— Мы передадим от тебя «привет» Майклу, хорошо?
Прошу, не надо.
— Хорошо, — соглашаюсь я, вымучивая улыбку.
И всё же мысль о лучшем друге обжигает уже не так, как в последние недели, и я даже задумываюсь, не настало ли время позвонить ему. Мы должны по меньшей мере разобраться во всём. Хотя бы ради дружбы, продлившейся больше десятилетия.
Я тихо стучусь в дверь Стефани и вхожу, не дожидаясь ответа.
Стоя ко мне спиной, она аккуратно укладывает в сумку свои коктейльные платья и купальники.
Но меня привлекает не та одежда, что она складывает. А та, что на ней.
Она поворачивает ко мне голову, награждая застенчивой улыбкой.
— Привет, — говорит она, и её щёчки розовеют.
Я прошу себя сказать что-нибудь, что успокоит её нервозность. Сказать ей, что она не должна смущаться того, что произошло между нами накануне. Что это была самая лучшая ночь в моей жизни, и причина не только в сексе. А в разговорах, объятьях, доверии… во всём сразу.
Но у меня не получается оторвать взгляд от её ботинок. Штанов. Чёрной майки. Подводки для глаз.
Я различаю тот миг, когда она осознаёт, что я не нахожу слов. Что я не прекращаю глазеть, а мой взгляд не должен принадлежать парню, который недавно с нежностью забрал у неё невинность.
Но у меня ничего не выходит с собой сделать. Передо мной не Стефани из прошлой ночи. Передо мной стервозная, злобная, презирающая весь мир Стефани. Я думал, её больше нет. Но сейчас на меня смотрит именно она.
В доме моих родителей. Где все могут её увидеть.
— Что, эм… что с прикидом? — спрашиваю я.
Её лицо тут же застывает, голубые глаза смаргивают обиду, и я чувствую себя самым настоящим мудаком. Но она быстро приходит в себя, сменяя боль оборонительным гневом.
— С прикидом? Ты имеешь в виду мою одежду?
Я показываю на сумку.
— Вот твоя одежда. И вообще я думал, что ты избавилась от своих серых теней.
Глаза, подкрашенные тенями, о которых шла речь, сузились на меня.
— Это ты от них избавился. А я купила новые.
Зачем?
— Ты злишься на меня? Поэтому ты снова вырядилась готом? — спрашиваю, напряжённо пытаясь понять, что же от меня ускользает. Почему она не надела какой-нибудь милый сарафан на бранч, как все остальные.
— Я не злилась. Но сейчас начинаю, — выдавливает она сквозь стиснутые зубы.
— Тогда объясни мне, — прошу я с невозмутимой улыбкой. — Чем я заслужил твоё облачение в тотальный чёрный? — И я не шучу, когда говорю «тотальный чёрный». Начиная тонкой майкой и заканчивая мешковатыми штанами, заправленными в ботинки, — на ней нет ни единого цветного пятнышка, за исключением голубых глаз, и сейчас они искрятся яростью.
Предупреждающие звоночки, которые ещё недавно были лишь лёгким перезвоном, принимаются истошно греметь в моей голове.
— Ты ничего не сделал, чтобы его заслужить, Итан, — её голос спокоен, но лучше бы она на меня кричала. — Но мы с самого начала договорились, что сегодняшний день знаменует собой конец нашей шарады. Сегодня я могу перестать притворяться.
— Но ночью… мне казалось…
Она выжидающе смотрит на меня.
— Прошлая ночь была для меня всем. Но я не понимаю, какое отношение она имеет к моему гардеробу.
Я провожу рукой по шее, пытаясь подобрать правильные слова. С одной стороны, мне хочется сказать ей, что это не имеет значения. Что мои чувства не зависят от её одежды. Пускай хоть космический скафандр надевает, мне всё равно.
Но потом я представляю, как мы спустимся на бранч, устроенный родителями, где все увидят её одежду. Представляю себе ошарашенные взгляды, вскинутые брови, смущение.
И прежде чем до меня доходит происходящее, в голове, словно непрошенное слайд-шоу, проносится калейдоскоп.
Вот я привожу Стефани, будто вышедшую из фильма ужасов, на официальный приём в братство.
Вот мы со Стефани и всеми её двенадцатью сотнями серёжек на ужине у родителей.
Вот мы встречаемся после занятия — я со своими приятелями-чистоплюями с факультета бизнеса и она с её мрачными друзьями-киношниками, — и никто из нас не знает, как поддержать беседу.
Вот я пытаюсь сводить её на красивый ужин — я в костюме, а она в своих потёртых военных ботинках.
Не могу на это смотреть. Ни на что из этого я не могу смотреть.
— Итан, ты хочешь, чтобы я переоделась?
Я чувствую прилив облегчения от её предложения. Боже мой, да.
— Мне кажется, что ты выглядишь отлично в своей новой одежде, — говорю я, мысленно похлопывая себя по спине за проявленную дипломатичность.
Тишина.
О, чёрт. Её вопрос был не просто вопросом. Это была проверка. И я её провалил.
Никогда и ни у кого я не видел такого холодного выражения лица. Боль я бы мог исправить. Со злостью бы справился. Но что делать с этой оцепеневшей, полной безразличия Стефани?
Это плохо. Очень плохо.
— Стефани…
Она поднимает руку.
— Убирайся.
Её хладнокровный отказ зажигает мой собственный гнев, словно мы не обязаны обсуждать подобное.
— Ты регрессируешь, Кендрик.
— К чему же я регрессирую?
— К старой тебе. К той версии, которая от всего отгораживаешься, боится и, возможно, немного злится. К той версии, которую бесит и пугает всё и вся.