Она смолкает на мгновение.
— Ты говоришь не обо мне.
Я ничего не говорю. Но мы оба знаем ответ.
— Можно задать вопрос напоследок? — спрашивает она, вытянув руки за спину и подставив лицо под утреннее солнце.
— Давай.
— Ты забыл меня. Это очевидно. Но ты определённо не забыл Стефани.
Я даже не знаю Стефани.
— Речь шла о вопросе. А это не вопрос.
Она награждает меня многозначительным взглядом.
— Ты играешь в словесные игры, только когда пытаешься уклониться от ответа.
— И от чего же мне уклоняться?..
Оливия вновь устремляет серьёзный взгляд на воду.
— Знаешь, услышав от мамы — которая, в свою очередь, узнала это от твоей мамы, — что ты с кем-то встречаешься, я не поверила. В смысле, я верила, что они в это верят. И я верила, что ты взял откуда-то девушку и наклеил на неё ярлык «твоей девушки». Но головой я понимала, что ты делаешь это, чтобы сохранить лицо после моего предательства. Или чтобы просто сдерживать своднические наклонности наших матерей, ведь мы оба знаем, какими они могут быть.
Она так метко попадает в цель, что я почти улыбаюсь. На самом деле иронично, что именно Оливия стала той, кто раскрыл мой обман. Но это имеет смысл. Ведь мы по-настоящему знали друг друга. Почти как брат и сестра.
— Но потом я приехала сюда, — продолжает она, — и стала очень внимательно следить, когда ваша шарада даст трещину. Я продолжала искать хоть малейший намёк на то, что ваши отношения фальшивка.
Её глаза находят мои.
— Но так ничего и не увидела. Вы двое… вы были настоящими. Вы и сейчас настоящие, потому что мне не верится, что с прошлой ночи могло так много измениться.
Я открываю рот, чтобы объявить, что она ни черта не знает. Чтобы сказать ей не лезть в моё дело.
Но Оливия вскидывает руку, успокаивая меня, прежде чем я успеваю вспылить.
— Итан, то, что я увидела между вами… стоит того, чтобы преодолеть социальный пузырь.
Казалось бы, простое утверждение, но ощущения такие, словно она огрела меня якорем.
Оливия права. Чертовски права.
— Лив, я такой идиот.
Она согласно кивает.
— Пусть она даже живёт в бумажной коробке — это не имеет значения, если она тебе небезразлична…
— Она мне небезразлична, — перебиваю я.
Ещё как небезразлична.
Я подскакиваю на ноги, уже готовый рвануть за Стефани, но вдруг, повинуясь внезапному порыву, решаю оставить братский поцелуй на такой знакомой голове Оливии.
— Ты всегда была чертовски гениальной, — ласково говорю ей.
Хотя я сам должен был это понять. Мне следовало самому осознать, что наши со Стефани чувства были настоящими, и не важно, в приличной мы одежде, голые или в шипах и коже. Хотя опыта с последним у меня не имелось.
То, что мы делали со Стефани, имело отношение не к дурацкому Пигмалиону или той идиотской статуе, а только к двум идеально подходящим друг к другу людям.
И кое в чём другом Оливия тоже права.
У меня не просто чувства к Стефани.
Я люблю её.
Хоть и глупо отвернулся от неё из-за какой-то одежды.
— Я придурок, — бормочу я.
— Полный, — отзывается Оливия со слабой ухмылкой.
Но я уже карабкаюсь обратно по паруснику, мчусь по причалу и взлетаю по лестнице в комнату Стефани.
Внутри оказывается пусто.
Я нахожу маму на кухне, где она отчитывает официантов за то, что они использовали неправильные бокалы для шампанского.
— Где она? — прерываю я.
Мама изумлённо поднимает брови.
— Кто, дорогой?
— Стефани. Следующий автобус только через сорок минут. Она должна быть ещё здесь.
Мамины глаза изучают моё лицо, и её взгляд слегка смягчается от того, что она на нём видит.
— Майк и Мишель предложили подвезти её до города, милый.
Я ударяю по столешнице.
— Ты не слышала, куда они собираются её подбросить?
— М-м-м? — мама уже повернулась обратно к официантам. — Ах, кажется, она говорила про НЙУ. Что-то о раннем переезде в общежитие…
Закрываю глаза. Неудивительно, конечно. Моё поведение свело на «нет» моё вчерашнее предложение остаться. У меня. Со мной.
Но НЙУ огромный — это прекрасное место для того, кто не хочет, чтобы его нашли.
Я отталкиваюсь от стойки, поднимаюсь наверх, чтобы схватить сумку, а затем отправляюсь в гараж родителей. Они будут вне себя, потому что им и самим нужна машина, чтобы вернуться в город через несколько дней, но, чёрт возьми, возможно, небольшое знакомство с «отбросами» в хэмптонском автобусе пойдёт им на пользу.
Звоню Стефани, выезжая с подъездной дороги, и совершенно не удивляюсь, когда меня переадресовывает на голосовую почту. На всякий случай пишу ей: «Где ты?»
Дорога обратно в Манхэттен занимает рекордно мало времени.
А она так ничего и не отвечает.
Глава двадцать седьмая.
Стефани
Ладно, признаю.
Северная Каролина и близко не так ужасна, как я напридумывала у себя в голове. Но даже будь оно так, это стоило радостного удивления, отразившегося на лице отца, когда я внезапно заявилась.
Это стоило того, как он обнял меня и ещё целых пять минут крепко прижимал к себе, пока мне не стало неловко.
А потом, как и пристало предсказуемому родителю, ему захотелось узнать как у меня дела с занятиями.
Не берусь исправлять сложившееся у него впечатление объяснениями, что на самом деле я взяла всего один класс.
— Расписание оказалось довольно гибким, — уклончиво отвечаю я. — Мне только нужно сдать последний проект через неделю, и потом у меня будет неделя выходных перед новым учебным годом.
Под проектом, разумеется, имелся в виду сценарий. Я не притрагивалась к нему с поездки в Хэмптон, но, наверное, мне всё-таки придётся им заняться. Итану я не доверю концовку. А то ещё закончит тем, что Кайла вырядится в платье цвета сахарной ваты, сменит свою специализацию на коммуникации и объявит, что ей нравятся жемчуга.
Ни за что на свете не позволю этому случиться.
Наш сценарий основан на реальных событиях. В котором наш заносчивый упрямец Пигмалион понимает, что он не изменит человека, просто научив его притворяться.
А пока…
Что-то не так. Пусть, может, я и умру счастливой, если больше никогда не увижу четырехдюймовые каблуки, мне неудобно в своей одежде. И я говорю не о новых шмотках. А о старой одежде.
Мне думалось, что я вернусь к себе прежней. Комфортной личине невидимки.
Но что можно сказать о моём бесконечном запасе тёмных штанов? Они жаркие и совсем не подходят разгару лета. Я попыталась накрасить ногти привычным «Полуночным небом», но меня хватило только на два пальца, после чего я всё стёрла и выбрала бледно-жёлтый цвет, который купила на время шарады.
Да. Бледно-жёлтый. И не из-за того, что кто-то этого от меня ожидал, а потому что я сама захотела. Потому что мне понравилось, как он смотрится на загорелой коже и сочетается с моим любимым платьем в горошек.
Потому что, да, теперь я ношу платья. Не каждодневно, конечно, но, например, когда позволила папе и Эми отвести меня на ужин в честь моего возвращения домой. В дополнение надела свои ботинки — не очень-то стильные, но контраст пришёлся мне по душе. И пусть мне не удалось избавиться от тёмного макияжа, — честно говоря, мне нравилось, как он подчёркивает мои голубые глаза, — я делала его чуть более лёгким, так что теперь у меня был взгляд резкой бунтарки, а не готического пугала.
От меня не ускользнул символизм. Старая Стефани и фальшивая Стефани столкнулись, создав новую Стефани. И это кажется правильным.
Хотя мне и чертовски одиноко.
Без понятия, почему я воображала, будто не буду скучать по Итану. Я не должна по нему скучать. Он поверхностный, мелочный мальчишка, который распереживался, что общение со старой мной может притупить блеск его лоска.
Мне стоит злиться. И, наверное, я злюсь.
Но боль сильнее.
Что было на его лице в то кошмарное последнее утро в Хэмптоне? Ужас?