После того, как сделку все-таки удалось завершить, убитых торжественно похоронили на городских кладбищах — католическом и мусульманском соответственно. Марселец же, умудрившийся получить две пули в предплечье, подарил другу Ричу испанскую «Астру-300». Пистолет не из самых престижных, зато простой в применении и относительно легкий. Ричард Грай пристрелял подарок и запер в сейф. В город он брал иное оружие, куда более смертоносное. Поэтому и оставил «Астру» на попечение Деметриоса, не слишком рассчитывая вновь взять ее в руки.
Теперь пригодилось…
Бывший штабс-капитан был весьма посредственным стрелком. В иной, далекой жизни он успешно «мазал» по мишеням, едва сумев отстрелять «офицерское» Упражнение №3. Впрочем, в мире, где он жил, оружие не было предметом первой необходимости. Потом же, в серо-черном варианте Мультиверса, револьвер и пистолет стали такой же частью быта, как бритва и зубная щетка. Стрелял Родион Гравицкий, а позже и Ричард Грай, по-прежнему скверно, однако для того, чтобы попасть в человека с дюжины шагов, навыков вполне хватало. Поэтому он предпочитал оружие простое, не слишком тяжелое, удобное для «скрытого ношения». Приходилось в самую лютую жару надевать пиджак, что было, конечно, не слишком приятно, но постепенно стало привычкой.
Ладонь вновь легла на холодный металл. Прикосновение возбудило, заставив вновь ощутить привычное желание — действовать, идти вперед и добиваться своего. Нет, не оружием, не спрятанным под пиджаком «бельгийцем» Browning М1906 и не старым «наганом» в поясной кобуре. Стрелять Ричарду Граю приходилось не слишком часто, но холодный металл самим своим присутствием упрощал задачу, прокладывая прямой путь и заставляя отступать врагов. Бывший штабс-капитан усмехнулся, вспомнив, как когда-то, в давние-давние годы, сомневался, сможет ли выстрелить в человека. Не в бою, когда враги кажутся ожившими ростовыми мишенями, а чтобы лицом к лицу. Достать оружие, посмотреть прямо в глаза…
Тогда у него был «наган», самый обычный, офицерский, двойного действия. Он уже успел потратить дюжину патронов, но так ни в кого и не попал.
Крупный план. Москва.
Ноябрь 1917 года.
— Девушка! Девушка, вы куда?
Даже не обернулась. Проскользнув вдоль стены к самому выходу из подворотни, попыталась шагнуть дальше, во двор, на рассыпанный и затоптанный в мокрую грязь уголь. Пули, словно только и ждали — ударили разом, кучно, выбивая из стен мокрую крошку. Девушка попятилась, оступилась, с трудом устояла на ногах.
…Два двора, побольше и поменьше, между ними — пятиэтажный доходный дом. Подворотня — и мы в подворотне. Были и ворота, от них уцелела одна створка, вторую вырвали напрочь. Мы с девушкой по разные стороны, слева она, справа я. Между нами — пять шагов и небольшая лужица…
Я прижался лицом к холодному влажному кирпичу, осторожно выглянул. Двор… Два тела лежат совсем рядом, шинель с зимней шапкой и короткое пальто при черном кепи. Чуть дальше, прямо в луже, мокнет мосинская «трехлинейка». Эти уже довоевались. Дальше еще кто-то…
Голову я успел убрать вовремя, ровно за секунду до очередного свинцового залпа. Пристрелялись! Неудивительно, бой идет с самого утра.
Краем глаза я заметил, что моя соседка вновь подбирается к выходу, прямиком под пули. Выглядела она странно, даже нелепо — черное длиннополое пальто, бархатная шапочка, похожая на укороченный тюрбан, большая матерчатая сумка на боку, а ко всему — очки-велосипед в тонкой стальной оправе. Курсистка с картины Ярошенко, зачем-то решившая погулять под пулями.
— Да стойте же вы!
Не послушалась, выглянула наружу, сделала первый шаг. Только сейчас я заметил нашитый на сумке Красный крест, не слишком яркий, с десяти шагов не разглядишь. Для тех же, кто держит подворотню под прицелом, эта девушка в неудобном пальто — всего лишь очередная мишень без лица и души.
— Дура! Убьют же!..
Река Времен несла свои воды к очередной Эвереттовой развилке. Сейчас курсистку пристрелят. Или пристрелят меня, если я тоже выскочу и толкну ее в спину.
— Падай, падай, ну!..
Упали мы вместе — прямо на рассыпанный уголь. Пулям досталась лишь моя фуражка. Я слизнул кровь с губы, попытался двинуть левой рукой, застонал.
— Может быть вывих, — деловито констатировала она, приподнимаясь и поправляя очки. — Не двигайтесь, я после погляжу.
— Голову вниз! — прошипел я. — Мы тут как два тополя на Плющихе, выбирай любого!..
— Почему на Плю…
Я мысленно посочувствовал девице: очками в уголь — такое не каждому мазохисту по душе. Стрелки же, похоже, вошли во вкус. Почему еще не убили — загадка. То ли криворукие, то ли ждут, пока встанем, чтобы наверняка.
— Ползти сможете?
Треснувшие стеклышки очков блеснули гневом.
— Я не собираюсь никуда ползти! Зачем вы меня толкнули? Там, впереди, раненые, им требуется помощь…
Резкость слов смягчалась мягкой певучестью речи. Акцент не слишком сильный, но очень характерный, не спутаешь.
— Вы что, из Эривани? — не удержался я, лихорадочно пытаясь разглядеть что-нибудь, похожее на укрытие. Спасительная подворотня сзади, всего в двух шагах, но встать нам не дадут, срежут сразу.
Очки-велосипед взглянули без всякой приязни.
— Из Тифлиса. Но я армянка, если вы это имеете в виду. А вы, значит, юнкер?
Юнкер?! Ах да, погоны с широкой белой полосой. И, само собой, шинель вкупе с улетевшей неведомо куда фуражкой.
— Форма не моя. Но я на их стороне. Если вы это имеете в виду.
Особо глазастая пуля вошла в землю под самым моим носом. Я невольно вжал голову в плечи. Наша светская беседа грозила оборваться в самое ближайшее время. Может, конечно, нам очень повезет…
Свист я расслышал слишком поздно. Впереди что-то ахнуло, плеснув черной вздыбленной землей, ударило в уши, в голову, в самое сердце. На миг мир исчез, уступая место клубящейся тьме. Затем тьма сменилась болью…
Голову я все-таки сумел приподнять. Впереди, где рвануло, клубился едкий серый дым. Дом, что стоял напротив, исчез, оставив лишь неясный темный силуэт.
Смерть ослепла…
— Бегите! — выдохнул я. — Назад, в подворотню. Быстрее, быстрее!..
Сам встать я не надеялся. Боль накатила волной, обессилела, прижав к мокрой земле, к острым черным уголькам.
— А вы не командуйте! Поднимите руку, нет, не эту, другую. Теперь хватайтесь за шею…
За спиной вновь была спасительная кирпичная твердь. Я сидел на асфальте, упираясь затылком в холодную влажную стену. Левая рука бессильно свесилась вниз, правая сжимала стеклянный пузырек, из которого несло ядреной химией.
Сумка с красным крестом стояла рядом. Ее хозяйка, став ближе к выходу, разглядывала на свет треснувшие окуляры.
— Еще вдохните, — распорядилась она, покосившись в мою сторону. — И вставайте, а то еще простуду подхватите.
Без очков девушка сразу же стала моложе и даже симпатичней. Уже не суровая курсистка, а просто живая, неубитая барышня в грязном пальто с оборванной верхней пуговицей. Густые черные волосы рассыпались по плечам, на щеке краснела царапина.
Кажется, нам действительно очень повезло.
— Спасибо, сестричка, — выдохнул я, пытаясь приподняться. — Но черт же вас понес в этот двор! Вы прямо как машина «скорой помощи». Сама режет, сама давит, сама помощь подает.
Она поморщилась, спрятала бесполезные очки.
— Думаете, это остроумно? Между прочим, из-за вас я не смогла помочь другим… Пузырек не уроните!
Встать удалось с третьей попытки. Левая рука висела плетью, голова раскалывалась, но я все же сумел сделать нужную пару шагов. Девушка, забрав источающую резкий дух скляницу, снисходительно усмехнулась.
— Вояка из вас, как погляжу… А еще против трудового народа бороться пытаетесь!
Вначале я не понял — слишком болела голова, и лишь потом дошло. Она — «красная», я, стало быть, «белый». Этих слов здесь пока еще не знают, но по сути верно. Гражданская война… Она из московской Красной гвардии. А я…