По спине Техути пробежал холодок. Он знал, чем отличаются мечты от предвидения. Когда в ткани настоящего вдруг на мгновение появляется дыра, и в нее просвечивает будущее, успей навострить зрение, разгляди и запомни. Ни с кем никогда он не видел будущего. А с ней видел уже несколько раз.
…Рукавица на поводьях коня, одетого в вороненые доспехи. Ее глаза за коваными завитками шлема. И позади — несметное войско, что взрывается криками и звоном мечей на каждый поворот ее головы.
… Роскошный шатер, опирающийся полотнами на траву, устланный коврами. Блеск золота и серебра на пиршественном покрывале. Сидящие в ряд иноземные послы, разномастные, в доспехах и вычурных одеждах. И она рядом с ним, напротив послов, произносит слова, так же, как говорит их сейчас своим воинам — кратко и весомо.
Техути крякнул, вспоминая свои руки, лежащие на скрещенных коленях. Смуглые, обвитые узорными браслетами со знаками власти на них. Но блеск пиршества потускнел, выветриваясь из воспоминаний, когда подумал еще об одном увиденном, что повторялось и повторялось, как крик неспящей птицы. Ее шея, и голые плечи. Грудь под его рукой. В маленькой свадебной палатке, над которой вьется вымпел, соединяющий солнце и луну в один сплетенный знак. Сейчас она принадлежит другому, но вот уже сколько месяцев Теренций торчит в полисе, и не думая навестить свою дикую царственную супругу. Дважды он присылал вестовых и княгиня незаметно для прочих, касаясь своего живота, передала с воинами весть о ребенке, Техути знает, он сам записывал на пергамене ее слова мужу. Я выполнила обещание, написала княгиня. Посланник уехал. И не возвращался, хотя времени прошло достаточно. Что ж, Техути сам мужчина и понимает, как тяжко должно быть знатному, под насмешливыми взглядами друзей и их неповоротливых жен, собираться и самому ехать в стан племени Зубов Дракона. Пусть даже твоя жена — вождь. Но ведь — женщина!
— И это хорошо для меня…
— Чем шептать, посмотрел бы на луну, она скоро зайдет, — тихий голос Ахатты вырвал его из размышлений. И Техути с занывшим затылком понял, она права. Время идет, а нора, что проглотила Хаидэ и младших шаманов, молчит.
Он встал, скидывая плащ на бревно.
— Ждите здесь. Я пойду.
— Я иду с тобой! — Ахатта двинулась к пещере, тоже скидывая широкий плащ. Но подбежавший Убог схватил ее руку и отпустил, кланяясь.
— Тебе нельзя, добрая!
— Будешь приказывать?
— Он прав, — Техути, глядя на темные узкие глаза, сверкающие в тени смуглого лица, пояснил тихо, с деликатным сочувствием в голосе:
— Яд в тебе делает твое сердце беззащитным. Перед темнотой. Останься тут, певец присмотрит за тобой.
— Я…
— Не спорь. Ты сама знаешь, что может случиться.
Между ними встало одно на двоих воспоминание о рыночной площади и повозке, в которой над толпой стояла Ахатта, держа руками тяжелую грудь, сочащуюся темными каплями отравы. Женщина опустила голову.
— Да. Но если к рассвету вы не появитесь…
— Мы выйдем раньше. Даю тебе слово.
Вход в пещеру напоминал раскрытый рот перед узкой кишкой подземного лабиринта. Техути миновал одного из младших шаманов, торчащего у глинистой стены с крошечным огоньком лучины в руках. Встал на четвереньки и двинулся дальше, в сужающуюся глотку норы. Луна светила вдогонку и бледный свет остался снаружи после первого поворота. Княгиня говорила — их пять.
После третьего лаз стал таким узким, что голову пришлось опустить, глядя невидящими глазами в землю, а плечи, протискиваясь, обдирали со стенок сухую глину, и она ссыпалась на руки, тихо шурша. В горле першило от глиняной пыли и запаха старых корней. И каждый шаг казалось, привязывал его к одному месту, не давая продвинуться вперед.
«Я как червь»… он извернулся, протискиваясь за четвертый поворот, и остановился, опираясь на руки и тяжело дыша. Прислушался. Из темноты еле слышно шуршало и постукивало.
За пятым изгибом стенки нехотя разошлись в стороны. Замаячил тусклый свет, перекрываемый смутными тенями. Техути встал, упираясь головой в низкий земляной свод, и пошел к входу в круглую камеру. Несколько шагов навстречу бесконечно повторяемой фразе деревянной флейты. Одни и те же звуки, собранные в унылый вопрос, который начинался, взмывал шепотно под висящие корни и стихал, уходя в безмолвие. А через мгновение повторялся. И опять. Будто время свернулось в кольцо и крутится, никуда не уходя.
В круглом отверстии Техути встал, сдерживая дыхание, подставил потное лицо невесть откуда взявшемуся легкому ветерку… По сторонам входа скорчились фигуры младших. В руках каждый баюкал маленький огонек, круглая камера освещалась красноватым светом, отбрасывающим черные тени — казалось, они живее, чем три неподвижные фигуры в центре.
«Вот он ты. Убийца своей любимой, матери Хаидэ. Возлюбленный отец проданной дочери»…
Торза Непобедимый сидел так, как рассказывала княгиня — поджав одну ногу, а другую вытянув вперед. Рука лежала на согнутом колене, поблескивали бляшки на рукавице. Он смотрел перед собой, и из тени меховой шапки сверкали неподвижные глаза. Широкий и мощный, как старый медведь. Или скорее обломок мертвого дерева, обрушенного молнией, застыл, а был когда-то жив, это видно.
Так же лицом к Техути сидел у другой стены маленькой камеры тощий старик, с худыми задранными плечами. Выставив вперед жидкую седую бороду, подставлял огням неживое лицо, на котором блестели глаза, отражая свет. Только черная рана на шее казалась живой, по ней ползали оранжевые блики, равномерно, будто поверхность ее поднималась и опускалась.
И в середине, соединяя собой двух мужчин, сидела княгиня. Скрестив ноги и выпрямив спину, обтянутую вытертой замшей походной рубахи, держала в своих руках мужские руки. Три фигуры, как сочлененная резная скульптура, в почти одинаковых позах, неподвижные, но — он знал, глядя, как напряжены согнутые и сомкнутые руки, как блестят три пары глаз, не видя того, что перед ними, — там внутри их голов происходил бешеный разговор, стремительный и мятущийся как степной ураган. Выдержит ли она то, за что взялась?
Техути медленно присел, стараясь не шуршать и не привлекать внимания быстрыми движениями. Глядя на ничего не видящее лицо княгини, подумал — что-то не так. Что-то нарушено в древнем ритуале разговора. Но не сразу понял, что именно. А поняв, сжал кулаки, лихорадочно перебирая в уме все, что знал. Она сидит в центре! Хотя мертвый шаман ждал ее как просительницу, чтоб соединить с отцом. И передавать их мысли друг другу. Как она оказалась меж двух мужчин? И где они все сейчас?
Вздохнула флейта, снова спросив, и замолчала, готовясь к вопросу.
Хаидэ смотрела в темноту, откуда вдруг выплыло лицо Техути, серьезное и озабоченное, стало прозрачным, наслаиваясь на картины нижнего мира. И осталось там, тонкой пленкой в ее сознании, говоря шепотом — он здесь, он пришел.
Женщина не стала слушать шепот. Это можно сделать потом, знало ее тело и голова, а сейчас важно другое, и это надо совершить как можно вернее, не упустив ничего. И любовь к отцу, тоска по нему — не важны сейчас, они придут и останутся с ней, потом. В среднем мире. И глядя перед собой, она не поворачивала к отцу бледного лица, стискивая горячими пальцами его холодную ладонь. Ничего не чувствовала к нему сейчас — ни любви, ни жалости, ни обиды. Равно как и к старому Патаххе, которого убил Торза, она уже знала об этом — убил, потому что гордыня пожрала его ум и душу, соблазн взял его.
Живая, она сидела меж двух мертвецов, связанных судьбой. Один жертва. Другой убийца. И оба любят друг друга, как отец и сын.
За прозрачным лицом Техути ее неподвижные глаза видели черное варево нижнего мира. И руки ее глаз, окунаясь в булькающую массу, вынимали, встряхивали, отделяли. Она искала нужное, не боясь грязи, что текла по рукам, оставляя на коже дурно пахнущие потеки. Это было похоже на вспоротое брюхо огромной рыбы, полное рваных кишок и разлитой желчи.
Выбери, булькая, шептали ей внутренности, слоясь и хлюпая, выбери, потому что обоих нижний мир не отпустит, он не отпустит и одного, но раз ты пришла, давай поиграем, валяясь в грязи и крови. Выбери и покажи свою слабость, приникни к одному, крича о своей дочерней любви, высокой любви. Принеси в жертву другого, который и так уже мертв.