Утром тётка дала Лорни чахлую кобылу, и юноша направился домой. До Степков на верхом было два с половиной дня пути. А там, среди лугов, видели ли его родные, парящие в небесах горы? Дрожала ли под ногами земля? Поверят ли они его рассказам? Лорни было недосуг думать об этом. Его беспокоила будущая встреча с матерью Йоки – несчастной женщиной, потерявшей в жизни всё.
Подъехав к воротам своего двора, Лорни спешился. Скитавшегося десять дней паренька обступил деревенский люд. Все, включая мать Йоки, ждали главной новости – жив или нет.
– Йоки, – начал Лорни, глядя в глаза матери своего друга, – знал то, о чём не догадывался никто из нас. Даже Мирафим не предполагал того, что в итоге случилось. Йоки отправился на полночь, чтобы найти подтверждения своим догадкам. И он их нашёл. Он стал свидетелем появления новых гор. Когда эти горы упали на землю, весь мир пришёл в движение. Даже в Буерах земля ушла из-под ног. Тамошний люд подтвердит мои слова. Я и Йоки оказались рядом с местом падения. Тогда мой друг спас мне жизнь. Он не смог вернуться сюда… Потому что… Потому что никто не знает об этих горах больше чем он. Это великий человек и великий первооткрыватель. Йоки из Степков станет первым, кто взойдёт на новые горы. А когда он закончит свою работу и вернётся, о нём узнает весь мир. И каждый из нас будет гордиться таким земляком.
Поверили жители деревни его словам или нет, Лорни не понял. По хмурым взглядам и напряжённому молчанию простого люда никогда не скажешь, что у них на уме. Но Лорни обрадовало, что тревожное выражение лица матери Йоки сменилось спокойной улыбкой, а глаза засияли светом надежды. Этот свет горел с тех пор каждый день, в течение последующих трёх лет до самой её кончины. Женщина заболела ранней осенью и умерла в собственной постели. Уходила она в здравом рассудке и с твёрдой уверенностью, что у Йоки всё хорошо.
Глава 3 «Семеро»
Закич мечтал о колбасе. Эти грёзы одолевали его с тех самых пор, как копыта его дряхлой кобылы в первый раз подмяли мшистую землю степной провинции Дербены. Колбаса служила ему символом достатка и полного счастья. Запах колбасы напоминал ему дом, жену, раннее утро, когда на стол, покрытый белоснежной льняной скатертью, ставили обожженную глиняную тарелку и деревянную кружку. В кружке белело тёплое парное молоко, а на тарелке лежали кружочки красной колбасы. Закич ценил уют. Вместе с тем, он его и яростно ненавидел. Сейчас, возвращаясь на своей дряхлой кобыле с дозора, в потёмках, под проливным дождём и на холодном ветру, личный коневод рыцаря Ломпатри утешал себя тем, что поганая погода всё же веселее унылого тёплого очага. Ведь в тёплом очаге нет страсти, нет стремления, нет жизни. Здесь же, каждую минуту приходилось доказывать, что ты живой, что имеешь право дышать и двигаться вперёд к своей цели. Если бы ещё этот Ломпатри сказал, куда они, к поганой нечисти, направляются. А то убьют этого бравого рыцаря ненароком какие-нибудь бандиты-грабители. Пропадай потом в этих всеми забытых Дербенах. Нет, бандиты сейчас совсем некстати.
Впереди показался свет – видать Воська уже развёл костёр. Только сегодня света было больше, чем обычно: пылающие головёшки яркой пирамидкой возвышались над чёрной землёй, освещая палатку и сновавших подле неё людей. Закич замер и прислушался к происходящему в лагере. Видимо, рыцарь Ломпатри решил разделить привал с кем-то ещё. И, судя по голосам, компанию он подобрал не из высшего общества. До Закича донёсся смех и громкий бас нескольких мужиков. В лагере суетились. Закич слез с лошади и тихонько сделал несколько шагов по направлению к костру. В свете пламени он отчётливо различил палатку Ломпатри, телегу и фигуры людей. Ночь уже опустилась на равнины и лагерные, привыкшие, видимо, к свету костра, не видели подслушивающего конюха. А Закич придавил поводья своей кобылы камнем, чтобы старая зверюга не потерялась, и пополз ближе к лагерю. После продолжительных странствий в компании рыцаря Ломпатри, коневод научился не только сносно обрабатывать раны, но также приобрёл умение, самое что ни на есть полезное при такой неспокойной, кочевой жизни. При малейшем изменении в правильном ходе дел, Закича посещало некое дрянное чувство. Среди всей гаммы ощущений, накатывающих на него в моменты неопределённости, Закич научился различать странный тревожный голос, говоривший: «а вот теперь, дорогой друг коневод-травник-лекарь-следопыт, тебе лучше припасть к земле и не высовываться». И если старый Воська время от времени повторял, что всё будет в порядке, то внутренний голос Закича в самые, казалось, спокойные моменты мог заявить, что вместо порядка их ждёт сущий кошмар. Вот и теперь этот дрянной голосок стал подшёптывать: «ночка будет ещё та». Просто подъехать к лагерю, и дать обнаружить себя, показалось Закичу слишком наивным. Ведь когда ты гол, как сокол, то найти язык можно с любыми отбросами. Ну а если у тебя есть рыцарская кираса, недурной благородный меч, слуга, да ещё и «зверушка» в придачу, то шансы получить поленом по голове резко увеличиваются. Кирасу можно забрать себе, слугу зажарить на костре, ради веселья, а «зверушку» сдать королевской страже за вознаграждение. В такой ситуации лучше притаиться во тьме, где-нибудь поблизости и разобраться, с кем это там рыцарь сидит, а уж потом действовать.
Закич подполз ещё ближе к лагерю и притаился за кочкой. Отсюда было хорошо видно и слышно всё, что происходило возле костра. Гостей Закич насчитал до семи мужиков. Их кони – здоровые на вид животные, стояли возле телеги. Сами гости выглядели потрёпанно: кожаная одежда, подбитая засаленным мехом, берестяные лапти, старые шерстяные шапки, потерявшие форму и цвет. С оружием молодцы не расстались. Они передвигались по лагерю со своими топорами, мечами и кинжалами на поясах. Один из них сидел у костра и точил стрелы. Дрянная одежда, хорошие скакуны и желание иметь под рукой то, чем можно убить – сочетание достаточно красноречивое. Ломпатри, скорее всего, уже догадался, что ночка предстоит буйная. Он сидел у костра неподалёку от входа в палатку, где, наверняка, лежал его меч. Воська мельтешил с кастрюльками и дровами, не догадываясь о том, что положение тревожное. Нуониэль, вероятнее всего, спал в палатке.
Говорили в лагере громко, но дождь сильно стучал по листьям плакун-травы, в которой лежал Закич, и поэтому он не сразу расслышал разговор двух мужиков, отошедших от лагеря в поисках валежника. Они прошли прямо у него под носом. От страха, сердце у коневода ушло в пятки.
– Видал молодца? – спрашивал один мужик другого.
– Здоров, детина, – отвечал второй.
– Бессеребренник. Таких сразу видно. Пропил всё, или отобрали.
– Шмотьё возьмём, – хмуро ответил мужик, ломая очередную найденную корягу.
– Ветковолосого видал? – усмехнулся первый.
– Ещё бы! Хворой какой-то. Кабы не заразиться. Но сдать страже можно, если кто из наших отправится в стольный. Уж пару монет выручим – этот точно сказочный. Ни разу настоящее сказочное существо не сдавал.
– А это что? Чья это кобыла?
Закич медленно обернулся. Прямо позади стояла его лошадь, которая плелась за ним попятам всё это время: камень не удержал поводья. Пришлось действовать в открытую.
– Дунка! – окликнул свою лошадь Закич и поднялся из кустов. – Это Дунка. Это моя лошадь.
Два бугая недоверчиво посмотрели на Закича, появившегося из темноты. Тупые бандиты замешкали: сразу убивать этого подозрительного типа или же сначала схватить его и допросить.
– Увидел костерок, – продолжал тараторить Закич, чтобы у них не было времени думать дальше, – решил, дай загляну. Остановился поодаль – вдруг бандиты – надо проверить. Вижу – всё нормально, пошёл за Дункой, а тут и вы. Ну так как? Позволите у огня обсохнуть? Мне поделиться нечем – я давно в пути. Но добрым советом всегда помогу, если люди хорошие.
– Пойдём, – недоверчиво сказал тот, что был выше и шире в плечах.
Закич взял свою кобылу под уздцы и направился за бандитами. Когда они подошли к костру, один из них взял у Закича лошадь и повёл к телеге. Их сразу же обступили. Главный у них был рослый детина в хороших штанах и дорогих сапогах. Его рваная кольчуга висела у костра, а сам вожак красовался огромным шрамом, пересекавший весь его мускулистый торс, блестящий от дождя в метавшемся на ветру оранжевом пламени. Закичу было зябко и сыро, а этот верзила, казалось, совсем не замечал непогоды.