В посольском городке мы чувствовали себя в эти дни как на корабле. Поэтому, когда в понедельник к нам приехал помощник президента МИПИ учтивый мистер Ради и предложил тут же переехать в Богор, мы с радостью согласились. Еще бы, пожить во всемирно известном еще под голландским именем Бейтензорге ботаническом саду! Меня эта перспектива особенно прельщала: ведь Богор— «биологическая столица» Индонезии. Но геологи тоже устремились в Богор с радостью.
Сегодня окончательно выяснилось, что переводчика у нас в экспедиции не будет, его функции пока что придется выполнять мне. С опаской думаю о том, что ни индонезийского, ни голландского я абсолютно не знаю. Остается уповать на английский, который, как говорят, здесь в ходу. Должен заметить, что к концу экспедиции все ее участники болтали по-английски почти свободно, так что я совершенно освободился от обязанностей переводчика.
Но что же представляет собой индонезийский язык — «бахаса Индонесиа»? В основе его лежит малайский язык, язык торговцев, еще в давние времена разнесших его по всему архипелагу. Литературный «бахаса Индонесиа» включил в свой состав очень много европейских слов с латинскими корнями. На каждом шагу слышишь — квалификаси, индустриализаси, коррупси (увы! — это слово звучит очень и очень часто), квалитет, квантитет и т. д. Язык этот в общем легок для усвоения, грамматика его очень проста. Интересно, что множественное число достигается удвоением существительного: оранг — человек, оранг-оранг — люди. В газетах, да и просто в уличных объявлениях и афишах для экономии места это пишется просто так: orang2.
Вместе с тем индонезийский язык очень образен и метафоричен. Более того, многие его слова сами собой представляют метафоры. Например, солнце называется матахари (мата — глаз, хари — день), в буквальном переводе — глаз дня, родник — глаз воды, литературное произведение — плод пера, вор-карманник называется рыночным крокодилом (буайя-пасар).
Меня, как биолога, поражало, что индонезийцы великолепно знают растительность и животных, знают почти каждое самое незаметное растение или насекомое. Из девяти тысяч цветковых растений Явы три тысячи имеют местные имена, которые прочно бытуют в языке народа, а не только в ботанических справочниках. Близкие, внешне почти неразличимые виды называются тем не менее по-разному.
Европейская наука только к семнадцатому веку пришла к так называемой бинарной номенклатуре животных и растений, где род обозначается одним словом, а вид— другим. Касается это притом лишь «научных», латинских названий. В индонезийском же и в малайском такие двойные наименования развились издавна. Так, например, все цитрусовые носят сборное название джерук, лимон называется джерук нипис, апельсин — джерук мание, грейпфрут — джерук бали, мандарин — кепук джерук и так далее. Можно было бы привести и много других примеров.
На гербе Индонезии написано «Bhinneka tunggal ika» — «единство в многообразии». Одним из символов, и даже не символов, а, скорее, мощных факторов этого единства, служит индонезийский язык в стране, где на трех тысячах обитаемых островов (всего их около тринадцати тысяч) живут народы, говорящие более чем на двухстах языках. Очень важным обстоятельством явилось то, что язык этот не искусственно воскрешенный вроде культивируемого в Израиле иврита или выдуманный подобно многочисленным разновидностям эсперанто, а живой, издавна служивший для общения между жителями различных частей многоязычной Нусантары. Ведь почти каждый остров Малой Зондской гряды обладает собственным языком, а то и двумя-тремя. В небольшой провинции Минахаса на Северном Сулавеси (Целебесе) говорят на восьми языках. Даже на Яве, казалось бы наиболее монолитной в национальном отношении, яванский язык распространен лишь в средней части острова, западную же его часть населяют сунданцы, а восточную — мадурцы. И протяжный говор мадурского языка, и резкий сунданского отличаются от яванского языка не меньше, чем, скажем, русский от чешского или польского. Кроме того, на Яве живут еще и небольшие, но очень самобытные племена бадуев (или бадувисов), тенггерцев и беграев.
Да и сам яванский язык представляет собой весьма любопытное и сложное явление. Во-первых, это не один язык, а по крайней мере семь. Впрочем, это уже в прошлом. На особых императорском и придворном языках уже, пожалуй, никто не говорит. Прочно вымер и литературный «древний кави», почти вся сохранившаяся яванская классика была написана уже на среднем кави. Но и сейчас яванский разговорный язык состоит по существу из трех различных языков, называемых ступенями: вульгарный нгоко, изысканно вежливый кромо и промежуточный между ними мадья. На языке мадья изъясняются между собой люди одного возраста и общественного положения. Старший к младшему или вышестоящий к нижестоящему обращается на мадья лишь в том случае, когда желает проявить особое внимание. А тот во всех случаях обязан отвечать на кромо. Старший по возрасту и положению обращается к младшему на нгоко, а при очень большой дистанции — грубом нгоко, в котором, как деликатно говорится в одном из руководств, «названия частей тела человека заменяются наименованиями соответствующих частей тела животных».