огой я немного простудилась и теперь кашляю, как овца. Впрочем, это со мной бывает... Вы не видали сегодня Платона Ильича? Он убежал рано утром, когда я еще спала.. Ох, наши дела плохи, доктор!.. Так еще никогда не бывало... -- Я догадываюсь, но вы не старайтесь меня занимать, Ольга Васильевна. Заяц засмеялся: ее называют Ольгой Васильевной, чего никогда не бывало. Это, в самом деле, смешно, если бы не проклятый кашель, который даже не дает смеяться. -- А я сегодня провела такую скверную ночь, доктор,-- жаловалась она в следующую минуту, пряча руки в рукав шубы.-- И конца ей не было, а Платон Ильич так крепко спал... В его года он пользуется завидным здоровьем. А вам Мак-Магон разве ничего не говорила? -- Именно? Заяц закашлялся до того, что на лбу выступили капли холоднаго пота. Куваев смотрел на оборку стараго шерстяного платья, выставлявшагося из-под шубы, и на носки худых ботинок. Бедному Зайцу оставалось очень недолго жить -- с первым холодком нить заячьей жизни должна порваться. Настоящая гнилая обстановка добьет ее раньше времени. Сердце Куваева опять сжалось от охватившаго его предчувствия витавшей в воздухе смерти. Спасения нет, и самое лучшее утешиться теми надеждами, которыя посылает умирающим в насмешку роковая судьба. -- Она теперь у вас поселилась?-- спрашивал Заяц, напрасно стараясь устроиться на диване поудобнее. -- Да... Вы ложитесь на диван, не стесняйтесь. Он даже поправил ей подушку и прикрыл расходившияся полы старой шубки, крытой порыжевшим атласом. Заячьи зубы выколачивали лихорадочную дробь. -- Благодарю...-- прошептала она слабым голосом, закрывая глаза от усталости.-- Меня лихорадит с проклятой дороги... Да, так я заговорила о Мак-Магоне. Представьте... у Платона Ильича дела начали поправляться года два назад, по Мясоедиха захватила его деньги и бежала с Астраханцевым. Тут, кажется, замешалась наша женская ревность... Ведь я уже три года, как шатаюсь по театрам с ним вместе. Тогда Мак-Магон бросила все и уехала к вам... Это был для нея последний удар, вместе с Лили. Оне вместе содержали Астраханцева... -- Говоря правду, право, для меня все это не интересно, Ольга Васильевна... Поговоримте о чем-нибудь другом. -- Отлично... На меня, доктор, иногда нападает страх. Я даже не понимаю, что со мной делается. Раньше этого никогда не бывало... Ведь я такая дурная женщина, жизнь ушла на глупости, а впереди голодная старость. Родные давно отказались от меня, и остался один Платон Ильич, пока у него ничего нет... Знаете, как иногда мне хочется молиться, хочется, а я не могу. Точно какой камень лежит на душе... и страшно, страшно... Как Куваев ни старался, он не мог остановить этой больной болтовни. Заяц с перерывами разсказывал о своих неудачах, вечном кочевании из города в город и новых неудачах. Ведь это ужасная жизнь, особенно когда тысячи людей пользуются у вас на глазах всеми благами -- сыты, одеты, спокойны и могут не заботиться о завтрашнем дне. -- Что же это я болтаю разные пустяки и ничего не спрошу о Вареньке?-- спохватилась она.-- Ну, что она?.. Мать семейства?.. А, как я ей завидую... Пополнела и разыгрывает grande-dame?.. По вашему лицу вижу, что вы не можете пожаловаться на нее... я тоже не жалуюсь: Платон Ильич, он добр и ухаживает за мной. Но, странная вещь, я боюсь удачи и успеха в его предприятиях; первый солнечный луч, и он бросит меня, как бросал других женщин. Есть такие особенные люди, которые хороши только в несчастии... Да, я не обманываю себя, но иногда нападает такая тоска, такая тоска... Несколько раз Куваев старался нанести разговор за тему о причинах неожиданнаго появления Хомутова в Бужоёме, но Заяц очень ловко обходил щекотливый вопрос и начинал говорить о чем-нибудь другом. Можно было понять одно, что она сама ничего не знает, как и решил про себя Куваев. -- Так вы не будете меня забывать?-- говорила она, когда Куваев взялся за шляпу. -- Нет, нет, зачем же. В следующий раз мы приедем с женой. -- Она не поедет!.. А вы этого не знали?.. Вот Агаѳья Петровна одна осталась -- нам вместе умирать в этой дыре. Домой Куваев вернулся под свежим впечатлением этого визита и всю дорогу думал, как помочь больной. Будь она одна, тогда ничего не было бы проще, но тут ввязался Хомутов, и этим одним дело усложнилось в достаточной степени. Если помочь им деньгами, то все равно эти деньги уйдут на сигары и вино, а может-быть, на что-нибудь худшее. Перевести на другую квартиру,-- но с какой стати навязывать себе на шею этого Хомутова, который, вдобавок, явился сюда с какими-то таинственными целями. Оставалось посоветоваться с Варенькой: женский ум в таких случаях находчивее и практичнее. Дома Куваев застал Хомутова, который сейчас же начал прощаться. По лицу жены Куваев заметил, что у них происходил какой-то интимный разговор. Она сидела за роялем с раскрытыми нотами, и Хомутов утащил с собой какой-то сверток, тоже, должно-быть, с нотами. Очень странное времяпрепровождение для человека, у котораго на руках умирающая женщина. Но Куваев не обратил внимания на эти пустяки и принялся горячо разсказывать, что он видел сейчас. Положение, во всяком случае, ужасное, и нужно что-нибудь придумать. -- Завтра ты сама увидишь все...-- говорил он, размахивая руками.-- Это ужасно -- умирать в такой обстановке!.. -- Я не поеду,-- сухо отозвалась Варенька, перебирая ноты. -- Это почему? -- А так... Тебе нравится и езди, я не запрещаю. Заяц оказался прав: Варенька уперлась и не сдалась ни на какия увещания. Это упрямство возмутило Куваева, и он наговорил жене неприятных вещей. Она не осталась в долгу и прямо сослалась на прежния закулисныя похождения Куваева. -- Да ведь тебе самой смешно повторять подобныя глупости!-- кричал он, взбешенный несправедливым обвинением.-- Конечно, я не святой человек, но ведь ты лучше моего знаешь историю с Щучкой... -- А раньше, когда играла здесь сестра? -- И раньше то же самое... -- Одним словом, я тебя не стесняю, а меня прошу оставить в покое. Порядочныя женщины не должны знаться с разной театральной сволочью... В пылу раздражения Варенька не стеснялась выражаться очень резко, и это образумило Куваева. Он заговорил о позабытой всеми старухе Орловой, об ужасной обстановке, в которой она жила, вообще о печальной участи артистов, вышвырнутых обстоятельствами за борть. Но Варенька оставалась глуха и с нахмуренным лицом думала что-то свое. -- Ты, однако, находишь возможным ухаживать за Хомутовым, который пустил по миру не одну труппу,-- обратился Куваев к последнему средству.-- Это человек, котораго мало повесить... -- Что это, ревность?.. -- Да, если ты находишь возможным ревновать меня к Зайцу... -- Ах, оставьте меня, ради Бога!.. Так Куваев и не добился нечего. Безсердечие Вареньки его огорчило серьезно. Он сознавал в самом себе известное мещанство, это тяготение к безбедному существованию и комфорту, но ведь не пойдет кусок в горло, когда перед глазами разыгрываются такия драмы, какую он видел сегодня. Мак-Магон тоже чувствовала себя скверно и заперлась в своих комнатах, ссылаясь на какую-то новую болезнь. Разстроенный Куваев не поехал даже на практику и вечером отправился в клуб, где бывал вообще очень редко. Ему было тяжело дома.