да женщины бросаются ни с того ни с чего на шею первому проходимцу, а с другой -- это могут делать те, другия женщины, а ведь здесь его жена, Варенька, которую он любит. Разбирая свои собственные поступки, Куваев уже видел целый ряд допущенных безтактностей, больше и больше удалявших ею от жены. Именно таких безтактностей жсищины не умеют прощать, и он сразу потерял то спокойствие, каким гордился всегда. Логическия построения и самыя тонкия выкладки резонировавшей мысли разлетались, как паутина, под напором грубой и темной силы. Куваев переживал именно тот момент, когда человек начинает постепенно утрачивать чувство действительности и сражается с вымыслом собственной фантазии, а беда подходит так же незаметно, как незаметно топит выступившая из берегов вода. Возвращаясь с практики домой, Куваев чувствовал уже тот холод и пустоту, какия наполняли его гнездо. Но было искренности, не было здороваго чувства, а этим уже открывалась большая дорога к малым и большим обманам. Варенька давно уже отвернулась от него, и он в ея глазах читал свою отходную. А между тем как он любил ее, и стоило ей сказать одно слово, и только одно слово, чтобы прежнее счастье затеплилось под их общей кровлей. "Варенька, Варенька..." -- шептал Куваев, хватаясь за голову. Про себя он придумывал целыя речи, которыя убедили бы мертваго, переживал длинныя сцены, по, когда встречался с женой -- какое-то глупое и мертвое чувство сковывало его язык. Его удерживала мысль показаться в ея глазах смешным и жалким, потому что, все равно, она не поймет его. После резкаго разговора о Хомутове он долго мучился за себя, а результатом было то, что Варенька стала видеться с ним у Курчеевых. Оставалось сделать скандал, дать Хомутову пощечину или стрелять в него, но ведь это не вернет к нему жены... Вдобавок он настолько уважал себя, что не допускал и мысли вставать на одну доску с этим проходимцем. Отношения Вареньки к Хомутову доктор обяснял проснувшейся в жене страстью к театру, которую прощалыга-антрепренер эксплоатировал, конечно, по-своему. Но это было бы еще понятно, если бы у него была своя труппа и сцена, а между тем Хомутов опустился до степени уличнаго фигляра. Значит, тут есть что-то другое, чего он не понимает и что знает один Хомутов, всегда умевший пользоваться женщинами. Куваев следил за каждым движением жены и вместе с тем боялся войти в ея комнату, боялся за себя, за то хорошее, что еще билось в его груди с мучительной болью. Он боялся сразу выдать свое больное место или впасть в тот умоляющий тон, который оскорблял его даже в других. За обедом и за ужином они встречались, как три заговорщика, и старались не смотреть друг на друга. Мак-Магон ела прекрасно, все время молчала и уходила к себе, как королева, которую только-что лишили короны. Куваев разсказывал о своих пациентах и старался во что бы то ни стало хотя по внешности сохранить свой прежний вид. Варенька поддерживала его, пока сидела мать, а потом умолкала, и ея скучающее, апатичное лицо нагоняло на Куваева чувство отчаяния, точно он хоронил ее живую. "Может-быть, этого ничего и нет?" -- думал иногда Куваев и хватался за эту мысль, как утопающий за соломинку. Ведь проходят же самыя, страшныя болезни, бывают счастливые кризисы, отчего же здесь не может быть исхода?.. Но эта мимолетная надежда сейчас же тонула в надвигавшейся туче других мыслей: Мак-Магон тогда предупреждала с перваго дня появления Xомутова, потом это анонимное письмо, наконец все поведение Вареньки -- нет, прощай все!.. Так продолжалось до Святок, когда Куваев наконец решился на окончательное обяснение с женой. Это было как раз после какого-то спектакля, когда Варенька вернулась домой в отличном расположении духа. Куваеву казалось, что она сегодня в состоянии будет выслушать его. -- Варенька, нам нужно обясниться...-- начал он, прислушиваясь к звукам собственнаго голоса. Она с удивлением посмотрела на него и, не снимая перчаток, осталась в выжидающей позе. Она так была хороша в этот момент, и Куваев едва удержался от желания вместо всяких обяснений расцеловать жену. -- Говорите...-- напомнила она, строго складывая губы и поглядывая на него сбоку. -- Ты знаешь, о чем я хочу говорить... Так жить нельзя, Варенька. Я так измучился за все это время... Если бы ты знала, какая гора у меня лежит на душе. -- Я вас не понимаю, Николай Григорьевич!.. И, пожалуйста, без предисловий... -- Ты хочешь уходить от меня?.. Послушай, я все вижу и о многом догадываюсь... Мы можем быть отдельно хорошими людьми и никуда не годиться вместе, но уйдешь ты или нет, умоляю тебя об одном: не поддавайся влиянию Хомутова... Он кружит тебе голову театральными бреднями... Силой милому не быть, и я говорю сейчас о тебе: не губи себя... Ты еще так молода и неопытна, соблазн велик, но вспомни хоть то, что говорила твоя же умиравшая сестра о театре... Поверь, что я хлопочу не о себе и никогда не поверю, что ты можешь увлечься каким-нибудь Хомутовым, который годится тебе в отцы... Одним словом, ты на опасной дороге, и у меня душа болит все это время. -- Как много хороших слов... -- Еще одно и последнее: я понимаю, что ты могла разлюбить меня и увлечься другим... Тут не о чем было бы разговаривать, но я боюсь твоих театральных увлечений. -- Вы кончили? -- Да... -- Могу вам сказать одно: ваш соперник Хомутов уехал еще вчера и великодушно предоставил в ваше полное распоряжение целых двух женщин -- Зайца и m-me Курчееву. Довольны?