Он закрыл глаза и продолжил сосать, обхватывая член губами, лаская языком. Это было охренительно. Миша всегда любил минет, но делать его Тимуру оказалось очень благодарным занятием: его стоны возбуждали еще больше, и пришлось пару раз опустить руку ниже и сжать собственный член через штаны, чтобы ненароком не кончить. Ощущать его вкус во рту, видеть его таким открытым, доставлять удовольствие, которого Тим хотел, и хотел настолько явно, было даже лучше, чем принимать ласки от него.
Миша усилил нажим, Тимур раздвинул ноги – от этого движения Мишку снова омыло нежностью... и в этот момент зазвонил телефон.
— Блядь, — выругался Тим глухо, — это может быть мама. Стой, — оттолкнул Мишку и схватил трубу, лежащую радом на тумбочке. — Алло. Да. Нет, я занят... Черт! Таня, ты так не вовремя!.. Да, я понимаю… Десять минут. Десять!.. Да.
Мишка поначалу охренел от такого поведения: он сам никогда в жизни не смог бы отказаться от минета в пользу телефонного звонка. Но выражение лица Тимура было слишком тревожным, чтобы сообщать о неуместных обломах.
— Что случилось? — спросил Мишка, продолжая поглаживать пальцами его мошонку.
— Таня. У нее отец бухает, нажрался и выгнал ее из квартиры. Просится переночевать, а я... ты понимаешь. Не могу я ей отказать.
— Блядь... — Мишка уткнулся лбом в его бедро и шумно выдохнул. — Блядь... вот так становятся импотентами. Тимыч... — он поднял голову и посмотрел на него. — Иди сюда.
— У нас есть десять минут, а потом она начнет ломиться в двери.
— Я хочу тебя поцеловать.
— Я хочу тебя выебать, — ответил Тимур тем же тоном.
Его член стоял, грудь резко вздымалась, и это точно было правдой.
Мишка сел и сразу же придвинулся ближе.
— А я хочу, чтобы ты меня выебал, — голос срывался, но говорить об этом вслух нравилось.
— Времени нет. Блядь!
Тимур с жаром ответил на поцелуй, повалил его на себя, потерся низом живота, и Мишка застонал, понимая, что позволить можно только это.
— Может быть... — шепнул он, намеренно уклоняясь от новых поцелуев, дразня, — это и к лучшему. Отвратительный пидорас не склонит тебя к сексу, ты одумаешься и будешь встречаться с Татьяной...
— Танька — мой друг, у нас никогда, — Тимур осекся, когда Мишка быстро расстегнул ширинку, обхватил оба члена ладонью и сжал, слегка прикусив его нижнюю губу. — Твою мать! Я не одумаюсь, я не смогу одуматься... Ты меня просто... ох! — и подался навстречу ладони, обхватив Мишку за шею и притягивая, чтобы все-таки поцеловать.
— Просто — что? — спросил Мишка, снова увернувшись. — Что, Тимыч?
— С ума сводишь!
— Это хорошо, — прошептал он, прижавшись губами к его подбородку. — Не мне одному мучиться.
Он стал двигать рукой быстрее, целуя Тимура в губы, в шею, прижимая к себе свободной рукой и шепча что-то похожее на "Это ты меня с ума сводишь, хочу тебя, хочу, очень..."
Тимур почти не стонал, просто подставлялся под поцелуи и двигался, подаваясь навстречу. А потом внезапно вздрогнул и кончил совершенно молча — руку залила горячая липкая сперма, и Мишка тут же сорвался следом, теряя контроль и выкрикивая что-то совсем уж бредовое.
И это был окончательный и полный пиздец. Кончать от поцелуев Мишке раньше не приходилось, поэтому он спрятал пылающее лицо в изгибе Тимкиной шеи и судорожно вздохнул, пытаясь восстановить дыхание. Получалось плохо. Вернее, не получалось вообще. Грудь окатило горячей и какой-то неконтролируемой нежностью, и Мишка окончательно понял, что влюбился.
— Нужно одеться, — напомнил Тимур виновато низким хриплым голосом. — Сейчас Танька придет. Бля. Слушай, давай ты останешься, а? Мы у меня спать будем, а она здесь.
— Нет-нет-нет... — пробормотал Мишка. — Это нельзя. Татьяне сейчас друг нужен, а наши стоны ее вряд ли утешат.
Он не стал говорить Тимуру, что его бесят восторженные девочки, любящие геев. Сочувствующие, да. Миша на них насмотрелся за недолгую жизнь в клубе и общаться никакого желания не имел. Они же рассматривали геев как насекомых под стеклом — со смесью восторга и недоумения: что такой красивый мальчик находит в других мальчиках, когда есть девочки, могущие делать то же самое?!
Его передернуло.
Тимур спросил, что случилось, а Мишка обнял его сильнее и поцеловал в шею.
— Все равно это было охуенно.
Они собирались, и снова получалось совсем плохо, потому что когда Тимур застегивал джинсы, Мишка потянулся помочь, и в итоге оба упали на диван и начали целоваться так, что Миша почти потерял голову.
Он отстранился первым, с большим трудом, и попытался застегнуть рубашку, но пуговиц не было вообще, ни одной, и Тимур подошел совсем близко, помогая, а оказалось — гладя по плечам.
Они целовались, одевая друг друга, всхлипывая от желания и боясь отстраниться хотя бы на минуту. Они обнимались в прихожей, и Мишка перепутал правую и левую мокасины, а потом выяснилось, что рубашка одета наизнанку, молния на джинсах расстегнута, и надо было приводить себя в порядок.
Он смотрел на себя в зеркало, когда Тимур подошел сзади, и его взгляд в отражении и припухшие губы вызвали у Мишки приступ нежности — снова начались поцелуи.
В этот момент на грани двух реальностей прозвучал дверной звонок.
Таня оказалась не косящей под лесбиянку девицей, не гламурной барышней, которая вполне могла дружить с Тимуром, рассчитывая затащить его в койку, а серой мышкой в очках и с проблемной кожей. Мишка нетактично пялился на нее и не мог понять, что Тимур в ней нашел. А потом вспомнил, что у Тимы с ней ничего нет, улыбнулся и кивнул.
— Добрый вечер, я Михаил. Приятно было вас увидеть, — и, махнув Тимуру рукой, сбежал к лифту.
Успел услышать «Тот самый?» и нажал на кнопку вызова.
Тимур пробормотал что-то, дверь осторожно закрылась, и за секунду до того, как подошел лифт, Мишка услышал шаги, повернулся...
Они так и поехали вниз вдвоем, потому что Мишка потащил Тима на себя, в кабину. Целовались, тихо постанывая, какие-то жалкие десять секунд, и этого было явно недостаточно.
Глава 8
У Петюни, зама генерального, был один большой недостаток. Он не умел говорить по-английски. Врал мастерски, барыгой был редкостным, идеи генерировал такие, что закачаешься, но язык бедолаге не давался. Он уже разные методики пробовал: и во сне учил, и зубрил, и на курсы с полным погружением ходил, но — никак. В конце концов, гиблое дело Петюня забросил, но людей, языком владеющих, уважать не перестал.
На неделе он поймал Мишку в курилке и долго выспрашивал об образовании. Миша удивленно рассказывал — когда Петюня в числе прочих одобрял его повышение, то уже знал как облупленного, к чему такие допросы?
Хер его знает, почему Петра Николаевича Власова все звали Петюней, но прозвище ему несказанно шло: маленький, толстенький, с пивным животиком, невероятно харизматичный, веселый... и такой тревожный для большинства. Кто-то за спинами говорил, что Петюня смахивает на пидораса, но Мишка-то знал, что это роль такая. Своего он бы сразу признал.
— Ты мне скажи, что делать надо, — ответил Мишка, сдвинув брови. — Я же сделаю.
— Вот и отлично, — обрадовался шеф. — Сегодня же едем в Питер. У меня там, — он оглянулся по сторонам и негромко сказал: — переговоры. А я в английском не шпрехаю нихрена.
Тимур позвонил, когда Миша уже подъезжал к Шереметьево. Была у Петюни еще одна приятная и любимая всеми сотрудниками черта: нежлобливость. Если он летел самолетом, то и Миша тоже. Если он селился в хорошей гостинице, то и Мишке положен был приличный номер. А также ресторанная жратва, машина и прочие удобства. И командировочные в объеме куда большем, чем установлено государством.
— Ты чего на письма не отвечаешь, придурок? — спросил Тимур беззлобно. — Я... скучаю. Черт, какого хрена меня тянет на эти телячьи нежности?