— Ничего подобного, — сердится директор. Они с Евгением Леонидовичем старые друзья. — Ты никого не подвела.
— Угу, — усмехаюсь грустно. — Спасибо вам за доброту и понимание, Анатолий Павлович.
— Не нужно, — отмахивается он.
— Я должна отрабатывать две недели? — спрашиваю с надеждой. Я не готова так быстро распрощаться со школой и учениками.
— Нет, — отводит взгляд директор. — Ты свободна.
— А как же уроки? У меня сейчас девятый класс…
— У них будет классный час вместо английского, — откашливается Анатолий Павлович. — Мы уже ищем тебе замену… Всё, иди, Виктория, не трави душу.
Он отворачивается, делает вид, что очень занят проверкой каких-то бумажек. Я поднимаюсь и выхожу из кабинета директора. Звенит звонок. По привычке дёргаюсь, боясь, что опоздаю на занятие. Но всё осталось в прошлом. Моя жизнь изменилась за несколько часов. Разве так бывает? Что я скажу Паше? Евгению Леонидовичу? Родителям? Я всех подвела.
— Виктория Андреевна! — слышу знакомый детский голос. Ко мне подбегает взволнованная Ксюша. — С вами всё хорошо?
— Терпимо, — отвечаю я. Не хватало ещё ребёнка загрузить своими проблемами. — Лучше скажи, как твои дела?
— Тётя Рита до сих пор болеет, — вздыхает девочка. — Поэтому в школу меня папа привёз. Он сегодня в хорошем настроении. И он больше на вас не сердится. Честно-честно, он сам сказал!
— Это хорошо, — улыбаюсь я, не желая расстраивать Ксюшу. — Извини, мне надо идти.
— Мне тоже. До встречи, Виктория Андреевна, — и она бежит по коридору, смешно подпрыгивая и размахивая небольшим портфелем.
Удивительно, что у такой обаятельной умной малышки оказались такие неприятные родители. Я собираюсь вернуться в учительскую и собрать личные вещи, но от внезапной догадки замираю на секунду, а затем мчусь на выход. Если Ксюшу привозил её отец, велика вероятность, что он всё ещё здесь.
Вылетаю на улицу, бегу в сторону парковки. Владимир как раз подходит к чёрной машине. Терять мне больше нечего, поэтому я выкрикиваю его имя. Громов медленно оборачивается. На его лице мелькает удивление, а затем непроницаемая холодная маска вновь сковывает красивые черты.
— Что тебе надо? — недовольно спрашивает он.
— Хоть капельку уважения — это во-первых, — на эмоциях бросаю я. — А во-вторых, в глаза вам посмотреть захотелось. Что, гордитесь собой, да? Уволить девушку только за то, что она проявила внимание к вашей дочери, — это настоящий мужской поступок, не так ли? Впору друзьям об этом рассказывать. Смотрите, какой я классный — одним взмахом руки чужие жизни разрушаю.
— Всё сказала? — спокойно уточняет Владимир. Ни один мускул не дрогнул на его лице, будто он вообще меня не слушал.
— Нет, не всё. Ксюшу вы тоже будете в подобном ключе воспитывать? Да? Хороший же вы ей пример показываете. Не проявляй человечность, не помогай ближним, не твори добро — иначе от тебя избавятся на следующий же день! Уволят в разгар учебного года.
Владимир смотрит куда-то за мою спину, и его лицо оживает: в глазах мелькает замешательство, брови взлетают вверх. Он делает шаг вперёд.
— Папочка, это правда? — тонким голоском спрашивает Ксюша. Она недоверчиво смотрит на Владимира, затем на меня. В её чистом взгляде столько надежды, она ждёт, что мы опровергнем её догадку, скажем, что она неправильно всё поняла.
— Ты должна быть на уроке, — хмурится Владимир, пытаясь скрыть растерянность.
— Я забыла форму в машине. У нас физкультура сегодня, — бормочет Ксюша. — Так это правда? Ты уволил Викторию Андреевну?
— Нет. Её уволил директор школы.
— Но ведь по твоей просьбе, да?
— Дела взрослых тебя не касаются, — складывает руки на груди Владимир.
Ксюша мотает головой, всхлипывает и кричит:
— Ты всегда так делаешь! Прогоняешь хороших людей!
— Ксюш… — Владимир делает ещё один шаг ей навстречу, но девочка вскидывает руку, словно хочет остановить отца, а затем надрывно всхлипывает и бежит обратно в школу.
Владимир потерянно смотрит ей вслед, и я снова думаю о том, что на самом деле он очень любит Ксюшу, только выражать свои чувства не умеет. Этим страдают многие мужчины. Не научили их быть открытыми в своих эмоциях.
— Ну почему вы застыли, как памятник? Догоните Ксюшу, она в вас нуждается, — говорю я, подавив внутренний протест. На Громова мне плевать, а вот его дочь мне почему-то в самое сердце проникла. Искренняя очень девочка, добрая.