— Максим, — пропела она медовым голосом, когда я, стиснув зубы, выпроводил ее за дверь, — я буду ждать твоего звонка. Мы ведь семья, не так ли? И Анютка нуждается в настоящей матери, а не в какой-то деревенской девице.
"Семья". Это слово прозвучало как издевательство, как плевок в душу. Моя семья. Моя драгоценная мифутка. И… Люся. Моя Люся, которая никогда не была просто няней, хотя я упорно пытался себя в этом убедить.
И тут меня пронзило осознание, острое и болезненное, как удар кинжалом. Люся. Где она? Почему в квартире такая подозрительная тишина?
Я бросился в комнату Анютки, и сердце мое чуть не остановилось от увиденного. Она сидела на своей детской кровати, обняв своего потрепанного плюшевого медведя, который был ее спутником с рождения, и ее маленькое личико было залито слезами. Она рыдала так горько, так безутешно, с такой детской безысходностью, что мое сердце, которое я долгие годы считал каменным и неприступным, вдруг сжалось в маленький, болезненный комок.
— Анютка, — прошептал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, присаживаясь рядом с ней на кроватку с розовым бельем. — Что случилось, мифутка? Где Люся?
Анютка подняла на меня свои огромные глаза, которые она унаследовала от меня. Они были красными от слез, опухшими, и в них читался такой ужас, такая детская боль и отчаяние, что я почувствовал, как что-то внутри меня обрывается с треском.
— Папа! — воскликнула она, и ее голос был похож на крик раненой птицы, такой надрывный и отчаянный. — Не хочю злую маму Лизу! Она шкашная! Она не умеет шказки рассказывать! Хочу Люсу назад! Она ушла! Она ушла из-за злой мамы! Она плакала и говорила, что она дула!
Стоп. Что? Дура? Люся так сказала? Это было настолько не похоже на нее, что мой мозг отказывался это переваривать.
— Мифутка, — осторожно спросил я, — что значит "я дура"? Люся так сказала?
— Нет! — всхлипнула Анютка. — Она шказала: "Я дура! Как я могла повелить, что такой мужчина полюбит такую, как я!" И потом собрала вещи и ушла! Я подглядывала…я не могла к ней подойти. Мне вот тут болело. Где селдце.
Мой мозг, который до этого момента был занят перевариванием шока от внезапного появления Лизы и ее наглых требований, вдруг с ужасающей ясностью осознал всю глубину катастрофы. Люся ушла. Из-за Лизы. Из-за моей глупости. Из-за того, что я оказался слишком тупым, чтобы вовремя остановить эту змею.
— Ушла? — прошептал я, чувствуя, как мир качается у меня под ногами. — Куда? Когда?
Анютка покачала головой, и новые слезы потекли по ее щекам.
Я метался по квартире, как загнанный зверь в клетке. Мой мозг, обычно такой логичный, расчетливый и хладнокровный, способный просчитать любую ситуацию на несколько ходов вперед, сейчас был похож на кипящий котел, в котором булькали хаотичные мысли. Где она? Куда она могла пойти? У нее же никого здесь нет! Никаких друзей, никаких знакомых! Только я. И Анютка. И мы ее потеряли.
Я схватил телефон дрожащими руками. Набрал номер Люси. Гудки. Долгие, мучительные, бесконечные гудки. И... сброс. Она не брала трубку. Я попытался еще раз. И еще. Каждый сброс был как удар по лицу.
Я почувствовал, как паника начала захлестывать меня волнами. Это было похоже на цунами, которое обрушилось на мой идеально выстроенный, контролируемый мир. Мой мир, который до этого был таким предсказуемым, где каждая мелочь была на своем месте, где я контролировал каждую переменную, теперь был похож на безумный карнавал, где я был главным клоуном, и все смеялись надо мной.
— Папа, — раздался тихий, дрожащий голос Анютки. Она стояла в дверном проеме, ее маленькие плечики дрожали от сдерживаемых рыданий. — Найди Люсю! Пожалушта! Я не хочу злую маму! Она не умеет мифутить! Она не умеет шказки лассказывать! И она шказала, что мои шказки – это глупости!
Я посмотрел на Анютку. На ее маленькое, заплаканное личико. На ее огромные глаза, полные надежды и отчаяния. На ее дрожащие губки. И в этот момент меня пронзило озарение. Я понял то, что должен был понять гораздо раньше, что кричало мне в лицо уже несколько месяцев.
Я люблю Люсю.
Это было как удар молнии посреди ясного неба. Как откровение свыше. Как внезапное осознание того, что ты всю жизнь дышал воздухом, но только сейчас понял, что такое кислород. Я, Максим Гром, человек, который всегда считал любовь слабостью, помехой для бизнеса, ненужным химическим процессом в мозгу, вдруг осознал, что безнадежно, безумно, безоговорочно влюблен. Влюблен в эту пышную, наивную, неуклюжую, но такую искреннюю и настоящую девушку. Влюблен в ее смех, в ее "Ой, да разве ж это не чудо!", в ее "мифутские котлетки" и в ее удивительную способность превращать мою стерильную, холодную жизнь в живой, дышащий, теплый хаос.