— Здравствуйте, Максим Игоревич, — ее голос был резким, как звук отбойного молотка. — Я – Антонина Петровна. Мой опыт работы с детьми – двадцать пять лет безупречной службы. Я воспитала трех олимпийских чемпионов по художественной гимнастике и одного вундеркинда, который в шесть лет знал таблицу Менделеева наизусть.
Я кивнул, пытаясь скрыть зевок.
— Отлично. А с мифутками вы работали?
Анна Петровна нахмурилась.
— С кем?
— С моей дочерью, — я кивнул в сторону Анютки, которая сидела на диване, обняв своего плюшевого медведя, и изучала Антонину Петровну с таким же интересом, с каким я изучал отчеты о падении акций. — Она… специфическая.
Антонина Петровна подошла к Анютке.
— Анна, — произнесла она, словно отдавая приказ. — Подойдите сюда. Будем заниматься английским. В четыре года дети должны знать английский!
Анютка моргнула.
— Тетя, а почему у тебя такие шшрашные зубы? Ты длакон?
Анна Петровна поперхнулась воздухом. Я чуть не задохнулся от смеха. Ее идеально зацементированный пучок, казалось, слегка пошатнулся.
— Что за глупости, дитя! Я не дракон! Я – педагог!
— Тети должны быть доблыми, а не длаконами! — заявила Анютка, и я почувствовал, как уголки моих губ предательски поползли вверх. Моя мифутка – безжалостный критик. И, кажется, она была права. Эта Антонина Петровна была "драконом" до мозга костей.
Антонина Петровна, видимо, не привыкшая к такой прямолинейности, побледнела, потом покраснела и, наконец, выдала:
— Я… я думаю, этот ребенок требует… индивидуального подхода. И, возможно, экзорциста.
Она развернулась и, не попрощавшись, вылетела из квартиры, словно ее подбросило катапультой.
— Поздравляю, — сказал я Анютке. — Ты провалила экзамен. Одна сбежала.
Следующей была некая Кристина, с ног до головы обвешанная гаджетами. Ее телефон постоянно пищал, она каждые пять секунд делала селфи, а ее губы были надуты так, что казалось, она только что съела осиное гнездо.
— Привет, малышка! — пропела она, пытаясь сделать селфи с Анюткой. — Давай сделаем классную фотку для моего инстаграма!
Анютка отпрянула.
— Тетя, а почему у тебя такой рашпухший рот? Ты ешь много конфет? Или тебя укусила оша?
Кристина замерла с телефоном в руке.
— Что? Нет, это… это филлеры! Модный тренд!
— А у меня нет филлелов, — заявила Анютка. — Я мифутка. И я не люблю, когда меня фоткают. Я люблю, когда мне шказки читают.
— Сказки? Фу, это так скучно! — Кристина закатила глаза. — Давай лучше тикток снимем!
Анютка посмотрела на меня.
— Папа, а тетя глупая?
Я пожал плечами.
— Возможно, Мифутка. Возможно.
Кристина, обиженная до глубины души, что ее модные тренды не оценили, тоже быстро испарилась, оставив после себя лишь легкий шлейф приторных духов и ощущение, что я только что пережил нападение стаи инстаграм-блогеров.
Потом была няня, которая панически боялась детей. Да-да, вы не ослышались. Она пришла, села на самый край стула, и при каждом движении Анютки вздрагивала, словно ее ударили током.
— Анюта, — прошептала она, прикрывая рот рукой. — Не подходи близко. У меня… аллергия на детский шампунь.
Анютка, естественно, тут же подскочила к ней.
— Тетя, а почему ты боишся? Я не кушаюсь! Я доблая мифутка!
Няня завизжала, как чайник, и выбежала из комнаты, споткнувшись о мой дизайнерский ковер.
К обеду я был готов выть. Мой пентхаус, обычно тихий, как склеп, превратился в проходной двор для фриков. Я сидел в своем кресле, потягивая кофе, который уже давно остыл, и смотрел на Анютку, которая, казалось, наслаждалась этим парадом ужасов.
— Папа, — сказала она, глядя на меня своими огромными глазами. — А почему все тети такие кишлые? И шшрашные?
— Потому что, Мифутка, — ответил я, чувствуя, как мой сарказм достигает апогея, — хорошая няня – это мифический зверь. Как единорог. Или как моя способность сварить яйцо.
Я уже почти потерял надежду. Думал, может, стоит нанять телохранителя для Анютки? Или отправить ее в Тибет к Лизе? Но потом вспомнил, что Лиза там "ищет себя", и, скорее всего, не найдет.
Глава 3
Ночь после парада нянь-фриков была хуже, чем битва при Ватерлоо, если бы Ватерлоо происходило в моей спальне, а Наполеон был четырехлетней девицей, требующей "шкашки про динозавров" и "чтобы папа не был таким кишлым". Я не спал. Совсем. Мои веки были тяжелыми, как чугунные гири, приваренные к глазным яблокам, а мозг, обычно острый, как бритва, способная разрезать атом пополам, сейчас напоминал пережеванную жвачку, которую забыли на солнце. Анютка, эта маленькая, розовая, шепелявая диверсия, эта атомная бомба в розовом комбинезоне, всю ночь звала маму, а потом, когда поняла, что мама в Тибете и на зов не явится, начала рассказывать мне свои "шкашки". Это были не просто сказки. Это были эпические полотна о летающих единорогах, которые питаются радугой, о говорящих ящерицах, способных высиживать яички в кустах, и о принцессах, которые умеют варить борщ лучше, чем моя бывшая домработница. К пяти утра я был готов обменять свой пентхаус на койку в психиатрической клинике, лишь бы поспать хотя бы час. Или хотя бы пять минут. Или просто перестать слышать про единорогов.