Реальная жизнь, трагедия существования рабы Арины Родионовны, хотя она, возможно, была своей жизнью вполне довольна, почти не нашла отражения у Пушкина. Это была серьезная, не романтическая тема, потому что и "молодость, и любовь были взяты у нее чужими людьми, без спроса у ней". У Пушкина "и типы, и картины из жизни простонародья почти что отсутствуют", -- пишет Котляревский. И дальше: "Единственный вырисованный портрет из этой коллекции набросков был портрет подруги его заточения -- няни его Татьяны. Добрая подружка бедной его юности, эта "дряхлая голубка" -- промелькнула в его стихах как какое-то видение из, в сущности, чужого ему мира". Она осталась в его произведениях романтизированным счастливым персонажем без личной жизни и вне социального контекста, столь важного для русской литературы.
Отношение к няне Пушкина нескольких его друзей также связано с михайловским одиночеством поэта. Друзья знали о ней в основном из его стихов, подражали ему, их забота о ней преувеличивается. Дельвиг писал отбывшему из Михайловского Пушкину: "Душа моя, меня пугает положение твоей няни. Как она перенесла совсем неожиданную разлуку с тобою". Невозможно не отметить потерю чувства меры: все-таки служанка -- не мать, не жена, не возлюбленная. Пущин, однако, в досаде вспоминает, что во время его визита в Михайловское Арина раньше времени закрыла задвижки в печах, и оба приятеля чуть не угорели. Естественно, поэту, вернувшемуся в Москву, не до няни. Он в состоянии эйфории: встреча с царем, столичный загул, новые жизненные планы. В 1827 году П.А.Осипова, послав Пушкину письмо, вложила в него стихи, которые Языков прислал Вульфу. Они посвящены няне:
Васильевна, мой свет, забуду ль я тебя?
В те дни, как, сельскую свободу возлюбя,
Я покидал для ней и славу и науки,
И немцев, и сей град профессоров и скуки -
Ты, благодатная хозяйка сени той,
Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,
Презрев людей, молву, их ласки, их измены,
Священнодействовал при алтаре Камены -
Всегда приветами сердечной доброты
Встречала ты меня, мне здравствовала ты ...
Понятно, что любовь Языкова к няне есть производное от его дружбы с Пушкиным, не будь она няней Пушкина, не было бы и стихов о ее добродетелях. Он назвал ее Васильевной, а она Родионовна. Языкову подсказали, и строку он исправил: "Свет Родионовна, забуду ли тебя?" Стихи опубликовал Дельвиг в своих "Северных цветах" на 1828 год. Но имя было не столь важно: она -"няня вообще", романтизированная героиня из народа. Прочитать стихи она не могла и, скорей всего, понятия не имела о том, что о ней пишут.
Вяземский говорит Пушкину 26 июля 1828 года: "Ольге Сергеевне мое дружеское пожатие, а Родионовне мой поклон в пояс". Поклон этот Пушкин, по-видимому, не смог передать, с няней не виделся, через пять дней она умерла. Друзья Пушкина переписывались по поводу ее смерти, например, Орест Сомов писал Николаю Языкову о покойной. Между тем родные Пушкина, которым она служила верой и правдой всю жизнь, были сдержанней в выражении чувств или благодарностей своей служанке.
Анна Керн, которая по известным причинам бывала в Михайловском в 25-м году, оставила в своих воспоминаниях о Пушкине следующую строку: "Я думаю, он никого истинно не любил, кроме няни своей и потом сестры". Керн писала это спустя более чем четверть века, и, говоря, что Пушкин никого не любил, она приравнивала свою мимолетную с ним связь к его серьезным увлечениям, включая жену. Нам же представляется, что Пушкин всех, кого любил, любил истинно.
"Обобщенная няня"
Один из законов идеализации, как известно, -- очистка образа от мешающей информации, его обобщение, упрощение и затем романтизация. Поэтому из двух нянь была оставлена одна, а разные литературные персонажи (типичные для семьи того времени) обрели одного прототипа. "Тип собирательной моей няни", -- говорит Набоков. А в другом месте: "Обобщенная няня". Всей дворни, обслуживающей молодого барина в Михайловском, было, включая "вдову Ирину Родионовну", как она значится в списках крепостных, 29 человек. И все "народное", что Пушкин вбирал в себя в ссылке (если он хоть как-то общался с простым народом), стало приписываться "собирательной" Арине Родионовне.
В биографиях Пушкина няня затмевает собой еще одного слугу, преданного Пушкину не менее, а может, и более няни -- мужа ее дочери Никиту Козлова, который сперва был ламповщиком у отца поэта. Козлову не повезло. Первым на это обратил внимание Вересаев: "Как странно! Человек, видимо, горячо был предан Пушкину, любил его, заботился, может быть, не меньше няни Арины Родионовны, сопутствовал ему в течение всей его самостоятельной жизни, а нигде не поминается: ни в письмах Пушкина, ни в письмах его близких. Ни слова о нем -- ни хорошего, ни плохого". Никита выручал Пушкина в весьма серьезных и рискованных ситуациях, он спасал его от обыска, он на руках принес раненого поэта в дом, он вместе с Александром Тургеневым опустил гроб с телом Пушкина в могилу.
Дай, Никита, мне одеться:
В митрополии звонят...
Если не считать этих двух случайных строк, верный Козлов проходит в сочинениях поэта неприметным.
Надежда Пушкина в письме к Керн сообщала: "Александр изредка пишет два-три слова своей сестре, он сейчас в Михайловском, подле своей "доброй нянюшки", как вы мило ее называете". Есть свидетельство, что он звал няню мамой, а она ему говорила: "Батюшка, ты за что меня все мамой зовешь, какая я тебе мать". Но дело в том, что мать он звал на французский манер maman, а "мама, мамка или мамушка", как он звал няню, вполне принятое, по Далю, выражение "кормилица, женщина, кормящая грудью не свое дитя; старшая няня, род надзирательницы при малых детях". Позже тенденция биографов Пушкина подменить мать няней стала более категорической: "Вспомним Арину Родионовну -- няню, бывшую для Пушкина ближе матери".
Идеализацию всегда сопровождает плохая альтернатива. Если кого-то идеализируют, то кого-то другого нужно предавать анафеме. Это особенно отчетливо проявлялось в советской традиции. Классовый подход: аристократка-мать и представитель народа -- няня. В процессе идеализации няня становится все лучше, а мать все хуже, няня упоминается все чаще, а мать все реже. Няня стала в литературе сублимированной матерью поэта.
Сохранилось ничтожное количество писем Пушкина к членам семьи, да он их почти и не писал. Отцу -- три письма, отцу и матери -- одно, отцу, матери и сестре -- одно, сестре -- пять писем, в основном записки. И -- персонально матери -- ни одного письма. Однако, когда мать умерла, Пушкин поехал хоронить ее и купил себе место рядом с ней. А поскольку мать соотносится с родиной, которую надо любить, то в официальной пушкинистике няня из народа наделяется функциями родительницы, становится суррогатом матери для поэта. Впрочем, это можно найти и у самого Пушкина: по воле автора Татьяна вспоминает не могилу матери, а могилу няни, -- факт, на который обратила внимание Анна Ахматова.
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей.
Следующей тенденцией пушкинистики была ликвидация роли аристократок-бабушек поэта, включение черт бабушек в образ няни. Заметим, что речь всегда идет об одной бабушке -- Марии Ганнибал, а между тем Пушкину было два с половиной года, когда умерла другая его бабушка, мать отца, Ольга Васильевна Чичерина. Ее сестра Варвара любила Пушкина и дала ему целых сто рублей на орехи, когда мальчик отправился поступать в Лицей. О бабушках в биографиях поэта почти не говорится. Бабушка Мария Алексеевна не раз служила материалом для укрупнения модели идеальной няни. Например, стихотворение "Сон" (отрывок, начинающийся словами "Пускай поэт с кадильницей наемной"), по-видимому, часть несостоявшейся поэмы, начатой в 1816 году, содержит известные строки:
Ах! умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шепотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы...
От ужаса не шелохнусь, бывало,
Едва дыша, прижмусь под одеяло,
Не чувствуя ни ног, ни головы.