Проживание в квартире бесплатное, это само собой разумеющееся. К тому же, деньги на еду для себя Анне тратить не надо – профессор сказал, чтобы она покупала продукты и готовила на двоих – себя и него.
Анна воспрянула духом. У нее действительно начиналась новая, совсем другая жизнь.
Она не страдала от того, что почти все время находится в квартире одна, вернее, вместе с котом, и ни с кем, кроме профессора, если не считать продавцов на рынке и в магазинах, не общается. Владимир Андреевич на работу уезжал рано, возвращался поздно и иногда, как он и говорил, уезжал по работе в командировки на несколько дней или недель.
Одна из комнат в квартире Владимира Андреевича называлась библиотекой и три ее стены состояли из книжных полок: от пола и до потолка.
Впервые в жизни Анна начала много читать – то, что, по ее просьбе, советовал ей Владимир Андреевич. Чехов поначалу казался ей скучным, но потом она изменила свое мнение. Анна полностью прочла его собрание сочинений, даже письма, не только потому, что это был любимый писатель Владимира Андреевича – ей самой Чехов пришелся по душе. Потом взялась за Гоголя. После него был Лев Толстой.
Она поняла, что читать ей нравится больше, чем смотреть телевизор. Постепенно Анна прочла многое из русских и зарубежных классиков. Но читала она не все подряд – спрашивала совета у профессора. Иногда они вместе обсуждали прочитанные ею книги, и профессор не раз удивлялся неожиданным, но интересным для него словам Анны в оценке мотивов поступков тех или иных героев.
Поначалу Анне было неудобно, что Владимир Андреевич называет ее по имени-отчеству – Анна Степановна. До этого ее никто и никогда так не называл, но потом она привыкла.
Спустя полгода после начала работы у профессора, Анна записалась в «Школу танца для взрослых».
Ей всегда, с детства, хотелось хорошо научиться танцевать, но в деревне такой возможности не было. Занятия проходили во Дворце культуры неподалеку от дома Владимира Андреевича днём по воскресениям.
Анна часто думала о своей прошлой жизни.
С тяжелыми чувствами Анне вспоминалось, как почти все в деревне, особенно женщины, называли ее пренебрежительно Нюркой и считали главной деревенской шалавой.
Впервые ей пришло в голову то, что раз она сама называла мужиков кобелями – это слово наверняка тоже играло какую-то роль. И привлекало к ней таких, а не мужчин с серьезными намерениями. И не имеет значения, что говорила она это не вслух, а про себя.
Она ведь была и симпатичная, и хозяйственная, и работящая, и не пьяница, как многие из тех, кто сам гнал самогонку.
А вот, поди ж ты, за столько лет никто этого не оценил и не захотел на ней жениться по-настоящему.
Наверное, всё у нее с мужчинами происходило без любви потому, что ее первая любовь Толик насмеялся над ее чувствами и высмеял, и рассказал грязно и похотливо деревенским мужикам обо всем том, что было между ними.
Он-то ко всему этому – постельным делам, относился совсем не так, как она тогда.
Она была готова ради него на все.
И считала, что все, что он делает с ней в постели правильно, раз они двое… она тогда никак не могла понять – настолько была ослеплена страстью к нему и благодарностью, что он не погнушался ею, как другие – что не хотела ничего понимать.
Да ведь она тогда была совсем девчонкой, не знала жизни и ничего не понимала в людях.
Встретила и приняла его с открытой душой, а он… он не любил ее, а использовал, да еще в самом грязном, отвратительном смысле этого слова. А как она тогда страдала, как ей было больно, когда он уехал от нее.
А потом, когда она узнала, что он, смеясь, рассказывал о ней … Уехал, а она осталась одна жить в деревне – и не девка, и не жена. А потом она узнала, как легко он сошелся с другой.
Все у нее тогда выгорело внутри от боли и обиды, но Мишке Панкратову она все равно поверила, потому что очень хотела поверить… Он говорил, что любит ее, предлагал выйти за него замуж. Она была согласна, даже, несмотря на то, что таких сильных чувств к нему, как к Толику, уже не испытывала. Сколько раз потом… нет, любить сама она уже не хотела – надеялась, что полюбят ее.
С Мишкой она еще что-то ощущала, а потом, когда и он бросил ее, а по деревне от его матери, а может, и от него, снова пошли о ней еще более грязные слухи, оскорбления в лицо…
Поначалу ей приходилось их выслушивать – когда она не умела их всех осадить. Пока не загрубела душой. Тогда и перестала она уважать свое тело: хотите – пользуйтесь все, ну или почти все, мне не жалко, от меня не убудет, мне оно, мое тело даром досталось…