– Да, военный цикл Верещагина – это мощно. Он и сам был в составе русской армии, воевавшей в Туркестане. И видел, как среднеазиатские князья – как Тамерлан когда-то, приказывали складывать курганы из черепов воинов.
– …а когда я стояла сегодня перед этим вашим человеком из колючей проволоки на белом фоне, то не чувствовала ничего, кроме недоумения. С какой стати эта картина объявлена предметом искусства и стоит дорого, когда я могу посидеть вечерок и намалевать не хуже.
Ну, может, и не лично я, а вообще – человек, который умеет более-менее рисовать, обладает некоторым воображением и пространственным мышлением, да еще умеет пользоваться специальными компьютерными программами. Таких людей сейчас, я думаю, немало.
– Картина эта, по счастью, не моя лично, то есть, нарисовал ее не я и мне она не принадлежит. А по большому счету я с вами, Анна Степановна, полностью согласен.
– Зачем же вы тогда, понимая все это…
– Организую эти выставки? Исключительно потому, что это мой способ зарабатывать деньги, имея свой процент с билетов и с продажи.
Лев Аркадьевич тяжело вздохнул:
– Давно я не был ни с кем так откровенен, как с вами, Аня. Извините, что так вас назвал.
Сам иной раз, когда бессонница, думаю, и самому тошно от собственных мыслей становится. Был или не был у меня когда-то талант живописца? Думаю, все же что-то такое было.
Но растерял я его на свои собственные картины, далекие от реальной жизни, которые считал концептуальными. Теперь вот вношу свой вклад, чтобы выдать эту мазню чуждых мне людей за истинное искусство. Боюсь, на том свете с меня еще за это спросится.
Нет, в молодости я был искренне уверен в том, что делаю. Уверен, что это именно я говорю новое слово в искусстве, тогда, я думаю, греха на мне не было.
Вот потом, когда понял примерно то же самое, о чем вы мне сказали…
– Я думаю, – сказала Анна, – что когда обычный человек, такой, как я, без специального образования и каких-то глубоких познаний в искусстве, смотрит на что-то, что выдают за пример авангардного искусства, и в голове у него возникает недоумение: что тут такого особенного и почему этим восхищаются, то и не надо забивать себе голову и искать смысл там, где его нет. Может быть, автор, конечно и вкладывал в свою работу какой-то смысл. Но у него были свои мысли. А у меня есть свои собственные.
И зачем мне это надо – пытаться разгадать его подсознание? И забивать свою собственную голову его мыслями – человека, которого я не знаю, и, наверное, хорошо, что никогда не узнаю. Я уверена, что перед истинным произведением искусства, конечно, таких вещей очень мало, испытываешь восторг, благоговение, сопереживание, преклонение и четко сознаешь – я так не смогу никогда в жизни.
Потому что, чтобы такое сделать – картину, скульптуру, спектакль, актерскую роль и так далее, нужно быть этим человеком, этой личностью с его мыслями, мечтами, образованием, жизненным опытом, сделанными работами и так далее.
И главное – иметь талант, дар свыше, да еще огромное трудолюбие и желание… да даже не желание, а страсть сделать то, чего еще до тебя не было и на что способен во всем мире только ты один.
А еще мне кажется, что авторы всех гениальных произведений, которые пережили века – хоть в живописи, хоть в литературе, были романтиками, идеалистами.
Они следовали порывам своей души, а не писали, чтобы заработать и прославиться – это для них было дело десятое.
– Блестяще! И с какой убежденностью вы это сказали. – Лев Борисович произнес это таким восхищенным тоном, что Анна смутилась и замолчала.
Глава 5
Анна замолчала еще и потому, что поняла – она хотела сказать свои мысли о выставке и конкретной картине, а получилось, что сказала о том, что считает самым главным в жизни человека – его предназначении.
Свое собственное предназначение Анна поняла давно – приносить радость и счастье Владимиру Андреевичу и при этом, самосовершенствуясь, быть всегда интересной ему как личность и как женщина.