Даже дороже, чем ее собственный нутриевый полушубок, которым Мариша гордилась.
Вот уже несколько лет она надевала этот полушубок только по особым случаям: на выборы, на собрания в школу и на кладбище – когда были похороны и родительские субботы.
Марише не могло прийти в голову, что деревенская мода с ее яркими, с люрексом нарядами "на выход" была противоположна той строгой дорогой элегантности, вкус к которой, не стремясь к этому специально, привил Анне Владимир Андреевич.
– Значит, правду мне тогда Галя про Нюрку сказала, – произнесла одна из женщин, – а вы мне никто не поверили, надсмешки надо мной строили…
Действительно, лет пять назад эта самая женщина рискнула поехать в город на рынок продавать мясо зарезанного бычка сама, чтобы задешево не сдавать его у себя в деревне заезжим перекупщикам.
Покупательницей, которая приценилась к говядине, как раз и оказалась ее одноклассница Галя – сестра Нюрки.
Она и рассказала, что Ане в жизни – «уж не знаю, за какие заслуги» – очень повезло.
Она вышла замуж за богатого профессора, который с нее пылинки сдувает и живет теперь припеваючи – как сыр в масле катается.
С этой новостью женщина вернулась тогда в деревню.
Но ее зло высмеяли:
– Тебе Галя лапшу на уши навешала – нашла деревенскую дуру, которая всему верит. Это ж надо так сбрехать! Да хоть бы сбрехала ловко, чтоб можно было поверить, а то: профессор, квартира в центре города огромная… Как будто в городе для профессора никого лучше нашей Нюрки не нашлось!
Тут кто-то из деревенских баб и сказал, и, скорее всего, это была все та же Мариша:
– Да Нюрка сейчас, небось, возле вокзала вместе с бомжами отирается!
Слово «небось» никто из баб расслышать не захотел.
И вскоре среди тех, кто знавал Нюрку и покупал у нее самогон, пошли гулять слухи и по ее деревне, и по окрестным селам и поселкам, и по райцентру.
Рассказывали, что люди видели Нюрку в областном городе около железнодорожного вокзала.
Была она вся синяя от пьянок, побитая и грязная.
Собирает теперь Нюрка по помойкам пустые бутылки в мешок, сдает их – тем и живет в своем подвале.
А еще ходит, пока ее не прогонит полиция, позади магазинов. Там, где некоторые люди пиво и водку пьют. И ждет, когда бутылки освободятся. Чтобы и бутылку забрать, и то, что на донышке осталось, выпить.
Но воняет от нее так, что находиться с ней рядом невозможно. И теперь даже последний бомж на нее не польстится, если только Нюрка стакан ему перед этим не поднесет.
Но поверили этому все. Почему-то естественно для нашего человека поверить скорее плохому про другого, чем хорошему.
Кое-кто, например Егор, расстроился и пожалел Нюру, а большинство людей, ее когда-то знавших, позлорадствовали и порадовались торжеству справедливости.
………………………………..
Поэтому Мариша, сама безоговорочно поверившая несколько лет назад в то, что кто-то действительно видел Нюрку у вокзала в совершенно непотребном виде, была возмущена и раздосадована тем, что Нюрка выглядит хорошо.
Этого она даже про себя никак не могла не признать.
И еще Маришу сильно разозлило то, что Нюрка является в университете уважаемым человеком.
Ее душила злоба, когда она вспоминала, как декан факультета сказал ей:
– Я вам ничем помочь не могу, списки на вселение в общежитие уже составлены. Поговорите с Анной Степановной. В общежитии она всем распоряжается.
«Анна Степановна! Это надо же! Ну, она мне еще и за это заплатит!»
………………………………
У Мариши в голове уже много лет сидело убеждение, что в ее собственной не очень счастливой жизни была виновата эта паскуда Нюрка.
Потому что ей самой из-за Нюрки пришлось год в тюрьме отсидеть.