Выбрать главу

Маришу Мишка однажды после танцев прокатил по трассе на своем мотоцикле. Прокатил – и думать забыл, у него таких пассажирок много было.

Мариша же с тех пор только о нем и думала. Всё вспоминала, как на большой скорости его мотоцикл несся по дороге; она сидела сзади, прижавшись к Михаилу и крепко обхватив его руками, а ее длинные русые волосы развевались от ветра, и собственное счастливое лицо отражалось во всех зеркалах…

Не раз ездила она потом в его деревню на велосипеде как будто за каким-то делом, а сама, стремясь его увидеть, расспрашивала о нем разных людей.

Конечно, об этом быстро стало известно Мишкиной матери, но поначалу она на Маришу не обратила никакого внимания.

А потом Мариша с ужасом узнала, что Миша связался с этой бесстыжей Нюркой.

Мишкина мать Нюру тоже поначалу всерьез не восприняла. Когда бабы сказали ей, что Михаил ходит к Нюрке, ее это не особо взволновало:

– Нехай, он уже мужик, ему это для здоровья нужно. Девок-то портить не надо, девкам еще замуж выходить, а с этой… пускай…

Но вот когда сын сказал ей, что перейдет жить к Нюре, и хочет на ней жениться… что тогда только его мать ни делала, как ни уговаривала – все было бесполезно. Просила – кто угодно, лишь бы не Нюрка…

 

Только перед смертью свекровь призналась невестке Марише, что помогла отвадить Мишу от Нюры старая бабка, знахарка-травница из соседнего района.

Она за немалые деньги дала снадобье, настоянное на каких-то травах. Его следовало несколько раз подсыпать сыну в еду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 Вскоре от снадобья Михаил стал безразличный вообще ко всему, не только к Нюрке. И даже к тому, на ком ему жениться. Зажиточная Мишкина мать быстро послала сватов к Маришиным родителям, вскоре и свадьба состоялась.

Постепенно Мишка стал обычным – таким, каким был до отворота. Правда, выпивать с тех начал крепко – и с каждым годом всё больше и больше.

 

Когда сильно заболела его мать, он был в очередном запое.

Рядом со свекровью была одна Мариша.

До чего ей было обидно, когда Мишкина мать сказала:

– Какая же я была дура, что отвадила Мишку от Нюры. Она женщина работящая, самостоятельная, просто ей в жизни с самого начала не повезло. А уж как Нюра его любила! Так любила, что когда он на тебе женился, так она с горя по рукам пошла. Большой грех на мне еще и за это… Я-то думала, что у моего сына самая лучшая жена будет, и не будет он так пить, как его батька. Он же у меня единственный, поздний… а сама взяла и тебя ему подсунула. Может, с Нюрой он и не пил бы так, как с тобой…

– Ведьма ты старая! – злобно сказала ей тогда Мариша, как в лицо говорила до этого не раз. – Лежи, подыхай тут одна!

 Ушла из ее хаты, а когда пришла на следующий день, Мишкина мать лежала холодная. Старая кошка, мяукая, сидела у нее на груди.

 

Но именно с Мишкой Нюра не была ни разу с тех самых пор, как он ее бросил. Тут она была чиста перед собой и Маришей.

 Не хотела Нюра его, несмотря на все его мольбы и уговоры, которые всегда, в конце концов, заканчивались оскорблениями:

– Да что с тебя, Нюрка, убудет, что ли, если ты мне дашь? Всем даешь, а мне не хочешь… тебе в падлу со мной быть? сука ты позорная!

И если бывал при этом пьян, то начинал плакать, а из носа у него, смешиваясь со слезами, текли желто-зеленые сопли.

Нюре в такие моменты он был не просто неприятен, а омерзителен.

…………………………………...

Леспромхоз с новым хозяином совсем захирел. Нюре и другим сборщицам живицы почти перестали платить за нелегкую работу – собирая смолу, целыми днями ноги по лесу бить и тяжелые ведра со смолой таскать. Потом многих леспромхозовских сократили. Остались те, кто лес рубил и возил, а новый хозяин незнамо куда его продавал.

Когда Нюра осталась без работы, она начала дома гнать самогон и продавать его.

В какой-то момент Нюрку посетила мысль: а чего это я буду кобелям за просто так давать? (Хозяйственные услуги от них – это само собой, это она в расчет уже принимать  перестала). Но начать брать с кобелей деньги не могла и хотела– она ведь все-таки не какая-нибудь …

Чтобы сохранить к самой себе остатки уважения – именно поэтому, хотя сама понимала, что это глупо. Да, вообще-то, и не принято было в деревне платить деньги за «это».