Три удара молотка. Зал заседаний трибунала.
РУДЕНКО: Советский Союз желает внести в протокол своё несогласие с решением трибунала по делам подсудимых Шахта, Фриче и фон Папена. Они должны быть осуждены, а не оправданы! Мы считаем, что имперский кабинет, генеральный штаб и верховное командование фашисткой Германии должны быть объявлены преступными организациями. Мы считаем, что подсудимый Гесс должен быть приговорён к смертной казни, а не к пожизненному заключению!
ЛОРЕНС: Это всё? Вы настаиваете? Особое мнение Советского Союза будет опубликовано и приобщено к приговору. Работа трибунала завершена.
Лоренс трижды бьёт молотком. Фотовспышки, треск работающих кинокамер.
ДЖЕКСОН (подходит к Руденко). Я хотел сказать вам, Роман…
РУДЕНКО: Не надо, Роберт, не подбирайте слова.
ДЖЕКСОН: Мы оба юристы и руководствуемся нормами правосудия.
РУДЕНКО: Прошу меня извинить, я бы не хотел обсуждать эту тему.
ДЖЕКСОН: Я не о приговоре. Вы же понимаете, этот трибунал и этот приговор стали частью мировой истории. Вы хотели поставить точку. Чем вас не устраивает запятая? Или многоточие?.. Дальше мировую историю будем писать мы. Разумеется, вместе с вами. Как бы я хотел увидеть то, что увидят наши дети и внуки! Надеюсь, они найдут общий язык. Всё ещё впереди! Время меняет людей.
РУДЕНКО: Или люди меняют время.
ДЖЕКСОН: Всё только начинается!..
Сквозь помехи пробивается радиопередача.
ГОЛОС ПО РАДИО: Передаем сообщение ТАСС. Нюрнберг, шестнадцатое октября 1946 года. Восемь журналистов, по два от оккупирующих Германию держав, присутствовали при казни главных военных преступников. Исполнение приговора началось в один час одиннадцать минут…
В сумраке один за другим появляются обвинители, свидетели.
РУДЕНКО: Входят члены комиссии, медицинские эксперты, офицеры охраны.
ЛОРЕНС: От каждой из союзных стран — генерал, врач, переводчик, два корреспондента.
ДЖЕКСОН: На эшафоте два американских солдата: переводчик и палач.
УИЛЛИС: Первым вводят под руки Риббентропа. Он бледен, шатается с закрытыми глазами. С него снимают наручники, связывают за спиной руки, ставят под петлёй.
ЛОРЕНС: Священник читает молитву. Палач надевает на Риббентропа колпак, потом петлю, нажимает рычаг.
ДЖЕКСОН: Верёвка дрогнула, пошла вниз.
РУДЕНКО: Десять раз палач нажимал на рычаг, десять раз дрожала верёвка. Через полтора часа всё было кончено.
УИЛЛИС: Когда повесили последнего из осуждённых, на носилках внесли тело Геринга. Под виселицей все трупы выложили в ряд, сфотографировали в одежде и без одежды, завернули их вместе с верёвками в матрацы, положили в гробы.
ЛОРЕНС: Гробы опечатали, составили документы о смерти…
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: В нашем концлагере было восемь печей в крематории.
ШМАГЛЕВСКАЯ: Мне каждую ночь снится Освенцим.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Однажды мы проснулись от страшного крика.
ШМАГЛЕВСКАЯ: С евреями приезжало много детей.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Газа не было, и людей заживо бросали в топки!
РОЙЗМАН: Я шёл на небо! Я был на небе! Все должны были раздеться и голыми пройти по улице до газовых камер. Нас было восемь тысяч евреев, все из Варшавы.
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Мистер Джексон, вы говорили, что должны подойти к своей задаче с такой духовной неподкупностью, чтобы в будущем этот процесс выглядел как исполнение мечты человечества о справедливости. Вы и сейчас так считаете?
ДЖЕКСОН: Нюрнбергский процесс вошёл в историю.
ШМАГЛЕВСКАЯ: Как торжество демократии и гуманизма?
ЛОРЕНС: Кто-то должен править миром.
РОЙЗМАН: Править миром? Вы сказали — править миром?
ЛОРЕНС: Жизнь продолжается. Всё ещё впереди!
ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ: Что было дальше? Я хочу знать. Я должна знать!
ДЖЕКСОН: В четвёртом часу утра гробы погрузили на грузовики, накрыли брезентом и под конвоем повезли на окраину Мюнхена, в крематорий. Репортёры решили ехать следом, но им пригрозили пулеметом. Охрану меняли четыре раза, как и маршрут. С рассветом въехали в Мюнхен.