Он был.
Круглый и неглубокий с виду, слегка заросший ряской и кубышками, желтые цветы которых лежали на воде. Черная, она дразнила глянцевым блеском стрекоз. Цеплялась корнями за черную жижу прибрежной земли ива. И перекрученный ствол ее изгибался, вытягивался над водой, и зеленая грива касалась зеркальной поверхности.
Красиво.
И тихо. И меня отпустило именно там, на берегу. Я сидела, грызла травинку и наблюдала за стрекозами. А когда встала, то увидела что-то белое… большое такое и белое… и цвет показался совершенно чуждым замечательному этому месту.
Пожалуй, именно тогда я поняла, что произошло что-то нехорошее.
Не было ни холодка по позвоночнику, ни дурного предчувствия, просто осознание – случилась беда.
Уже потом я разглядела, что белое – это то ли платье, то ли рубашка ночная. Намокшая, полупрозрачная, она облепила тело. И Эрика выглядела до откровенного неприлично.
Она лежала лицом вниз.
И… рыжие волосы… мокрые, слипшиеся и утратившие тот особый медный оттенок… да и мало ли рыжеволосых в округе? Я знала лишь одну…
Надо было кричать.
Звать на помощь.
А я подошла. Ноги проваливались – берег после дождя окончательно размыло, и темная жижа хлюпала под ногами, но я все равно шла. И коснулась руки в надежде услышать хоть каплю жизни.
Ничего.
Рука была холодной и скользкой.
Почему-то бросились в глаза скрюченные пальцы, будто она пыталась схватиться за что-то, но… ноготь обломан…
Я перевернула ее и отерла лицо от грязи.
Широко раскрытые глаза. Гримаса ужаса. Рот раззявлен и забит волосами… и она больше не была красивой, эта девушка.
И не была живой.
Я пыталась. Я позабыла про то, что не могу пользоваться магией, что… я просто звала, звала… и в какой-то момент тело ее дернулось, вытянулось и забилось в агонии. Она закашлялась, выплевывая поток воды и грязи, а потом, поднявшись, попыталась дотянуться до меня. В по-прежнему неживом, хотя ожившем лице не было ничего человеческого… и тогда, кажется, я испугалась.
По-настоящему.
Тонкие пальцы вцепились в руку.
И это было больно. Кажется, кости затрещали, а из горла Эрики донеслось сипение, и губы шевелились, шевелились… Она медленно подтягивала меня к себе, к воде, которая по-прежнему блестела и с удовольствием приняла бы в ласковые объятия свои еще одну жертву.
Я пыталась вырваться.
Отцепить пальцы.
И упиралась… и все равно ехала – берег был рыхлым и скользким. И все могло бы закончиться иначе, если бы…
Вспышка.
И свежий запах грозы… и кажется, стрекозы поднялись гудящим роем. Их стало вдруг слишком много сразу… или они существовали лишь в моей голове? Крик застрял в горле, а лицо мертвой Эрики оказалось перед моим. И губы сложились в улыбке.
И я услышала хриплое:
– Ай… зек…
Айзек.
Хренов Айзек… он-то здесь каким боком? Я успела это подумать, прежде чем самым бестолковым образом лишиться чувств.
Сознание ушло.
А вернулось уже в госпитале: эти серо-зеленые, словно пылью припорошенные стены ни с чем не спутаешь. Я лежала… просто лежала и глядела в потолок. Сил не было совсем. Собственное тело ощущалось как пустой сосуд, в котором по недоразумению задержалась душа.
Тело помнило, как дышать.
Но и только.
Я моргнула.
И снова… и потом пришла боль. Кости крутило, кожа горела. Мышцы, кажется, свело судорогой, и так, что еще немного – и кости треснут… При столбняке подобное бывает, я читала – мышечные спазмы настолько сильны, что кости ломаются.
А у меня столбняк?
От мертвеца заразилась?
Мертвое не способно двигаться… это неправильно, что оно… или она… мертвые лежат себе спокойно, в воде ли, на прозекторском столе, в гробу… Главное, им все равно, что происходит с телом. А эта… эта взяла и схватила меня.
Заразила своей… мертвостью?
– Вижу, вы очнулись, – голос мастера Варнелии донесся словно бы издалека.
А я очнулась?
Наверное, хотя сейчас моя уверенность в чем бы то ни было изрядно пошатнулась. Мертвые не оживают, но я видела, и… и боль отступала.
Возвращалась.
Волнами.
– Куда подевали браслеты? – мастер подошла. Я слышала, как скрипит пол под ее весом, и еще подумала, что скрипеть он не должен, поскольку феи – существа волшебные, воздушные, а откуда в воздушных созданиях вес?
Еще одна неправильность здешнего мира.
Браслеты же…
Не помню.
Утром были, а потом… может, утопленница забрала? Вдруг ей для полного упокоения только их и не хватало? Я бы отдала, надо было лишь попросить, а она драться полезла. Стало вдруг так обидно, что я заплакала. Я не плакала целую вечность и сейчас не собиралась, не при людях… слезы – это слабость, а я не имею права быть слабой.