Конечно, историческая конкретность лишь нацеливает на главную идею романа. И задуманная литературная фреска написана не ради распознания реалий Алжирской войны, но ради извлечения ее исторического смысла. А он — в Освобождении Человека. И осуществлен он в романе прежде всего в совокупности и взаимодействии символов, значительно расширяющих пределы собственно алжирские.
Очевидно, что основной образ и символ романа — Нафиса, совместившая в себе все начала — Матери, Возлюбленной, Жены, Земли, Лона, Убежища для человека, ищущего «основу жизни», стремящегося к своему «внутреннему морю», к подлинности, живущего где-то на пограничье («грот») земли и воды, но страстно жаждущего обретения «первоистоков»… Но тяга к Матери-Земле и поиски «первоначал» героем сопряжены в конечном счете со становлением не его личностной, «душевной» сути, но именно с пробуждением в нем начала гражданского; точно так же как Нафиса — таинственная Связная с Подземельем — скорее обретает образ Проводницы в «сверкающую даль», нежели в сумрак «недр», становясь воплощением Голоса земли-страны-родины-Отчизны… И многозначность слитого с Нафисой образа моря постепенно сгущается в своем освежающем, «очистительном» предназначении в образ простора-воли-свободы, вне которой немыслимо рождение нового Человека…
Для такого рода гражданского, патриотического и социально-исторического преломления писатель использует символы чисто исламские, из плана мистического как бы «приспущенные» вниз, заземленные и наделенные общечеловеческим, гуманистическим смыслом (Аль-Хаджи, например, совершающий «паломничество», спускающийся в неведомый мир Истинного города, стоящий на страже в его Вход, знающий его великую Тайну, одетый в свои великолепные зеленые — цвета надежды — одеяния… Эта Надежда людская — на Пришествие Новой Жизни — в «братстве», все растущем вокруг Исмаила, ставшего тоже своеобразным олицетворением в романе широко бытующего в народе поверья в пришествие мессии). Мусульманские реминисценции превращаются здесь, по сути дела, в идею сплочения, человеческой солидарности, столь необходимую людям в последней, решительной схватке с силами «зла», во имя торжества Истины, Красоты, Добра, Справедливости.
Она, эта идея, подобна волнам Моря, которые поначалу потихоньку омывали, лишь касаясь, тех, кто населял Старый Город, потом постепенно захлестывали все и вовлекали людей в свою пучину, в свою бушующую стихию, а в конечном счете, после «взрыва», потрясшего все до основания, погрузили в свою бездну, соединили людей с Истиной, с Землей и Водой одновременно. И вот тогда все, такие разнообразные, голоса, которые слышались в романе и принадлежали многочисленным мелькавшим в нем реальным и фантастическим персонажам, сливаются для героя не в общий хор, но в один Голос, в музыку Моря, его необозримого простора, ослепительного сияния и свободной стихии. Эта музыка постепенно уничтожает мучительный «звук» чужого мира, скрежет его металла, грохот его камней, визг его летающих чудовищ и напряженное молчание тупиков его Лабиринта…
Вот почему по прочтении этого романа у меня скорее, чем с «Герникой», возникает другая параллель для сравнения — сделанный Пабло Пикассо четырьмя годами ранее (в 1933 г., в самый разгар фашизма) офорт «Минотавр на арене». Поверженное чудовище лежит у ног прекрасной женщины, вонзающей в его страшное тело кинжал… Два символа, два мира, сойдясь в смертельной схватке, ознаменовали триумф Человека, перед которым бессильно Зло.
Темы, волнующие писателя еще со времен раннего творчества, прозвучавшие и в его первых стихотворениях, и в трилогии, и в последующих произведениях, связаны с теми «болевыми» вопросами, которые не перестают тревожить Диба всю жизнь. Они переходят из книги в книгу, обретая разную жизнь — романную или стихотворную; разные очертания — конкретно-реалистические, фантастические или отвлеченно-философские. Важно, что художником разрабатываются проблемы, которые сущностно для него значимы как главные вопросы бытия. Вот и образы, родившиеся в «Кто помнит о море», еще долго будут «являться» Дибу, варьироваться, множиться, совмещаться, пока не обретут новую жизнь в романе «Бег по дикому брегу» (1964), сосредоточившись в философско-психологическом аспекте антитезы, возникшей в предыдущем произведении: Человек и противостоящий ему чуждый мир.