Зачем делать то, что вас не интересует и направленно не ради добра, а ради опять же вашей глупости?
Они не хотят посмотреть на себя.
"Знаешь ли ты себя?"
"Нет, я е хочу задумываться об этом..."
Так это плохо! Этого надо бояться!..
А мы хвалимся... ***
Божья коровка ползла по руке. Медленно, словно ленясь расправлять свои крылья, она двигалась на кончике пальца. Остановилась и полетела.
"Лети"
Приятное ощущение соприкосновения с живой природой, с существом, которое, может быть осознает свое место в жизни, отступило и осталось лишь:
- Лети...
Ветер поднялся и затрепетали листья вокруг. Молодые березки склонились от такого порыва и вновь...
Я зевнул. Спокойствие поглотило мою сущность. Сон склонил меня к земле. Прохожие не обращали на меня внимания своего.
Муравей упал на мою руку. Я стал следить за его непонятным бегом, но он дополз до конца пальца и упал в траву. Казалось, все стремится назад, в природу.
Природа - вечная дорога жизни, и никакой шум проезжающих машин не заглушит песню ветра. ***
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: Я и ОНА
...Я положил трубку. Последней моей фразой была:
- И я попрошу в ближайшие дни не разговаривать со мной. Мне будет легче...
- Хорошо, я исполню твою просьбу, - она куда-то спешила (у нее сгорел пирог).
Я положил трубку, а в душе все также было пусто. Всегда не хватает чего-то душе, но сейчас внутри нее не было надежды на то, что когда-нибудь милашка полюбит меня. "Разлюбить?" - почувствовал улыбку: столько раз пытался.
Встал с пола, пошел на кухню, выпил воды и уже вскоре спал. Так закончился еще один день.
Каждый новый день начинается с мысли. Я же вспомнил, что в детстве мечтал о зеркальце на своем старом велосипеде. Почему-то всегда интересовало, что же там позади, когда все несется вперед?
Когда-то в глубокой депрессии ко мне пришла мысль, которая потом стала смыслом жизни: "Если и вкусили Адам и Ева плод познания, то это был плод Памяти." Память враг человечества, ведь человек, непомнящий всего, более счастлив, чем человек, которого гонят по свету воспоминания и думы о прошлом.
Может быть, именно поэтому я и не дождался зеркальца, хотя и были моменты в моем существовании, когда жил я лишь памятью, воспоминаниями.
Вода закипела, пора засыпать в кофейник любимые зерна. Секунды и кофе наполняет пространство своим неповторимым ароматом. Когда соприкасаешься устами с этим напитком, появляется ощущение первопроходца, пионера, такое же, как, наверное, и у спутников Колумба, которые впервые в истории европейской цивилизации вкусили этот напиток. Где-то, когда-то я вычитал примерно такие слова: "Если бы не кофе, то корабль не пришел бы к месту назначения".
И опять воспоминания вторглись в настоящее. Мы сидели недалеко от Кремля, точнее возле собора Василия Блаженного, напротив нас Куранты. Я часто поглядывал на них, потому что оставалось где-то всего полчаса: ей надо было возвращаться домой. Уют и счастье от того, что рядом находится любящий тебя человек, человек, который не только тебя понимал, а даже прогуливал из-за тебя занятия в А.. институте.
Кофе кончилось. Я налил себе еще чашечку и побрел в комнату, где пытался найти свой дневник.
Когда-то ко мне пришла идея записывать мысли, чувства и события. Вначале было даже интересно, но вскоре понял, что таким образом лишь общаюсь со своим прошлым. Эти мысли, эти поганые чувства так мне надоели, что в порыве гнева я поджег этот дневник и сидел грел руки в своей комнате. И все-таки кое-что сохранилось от этого опротивевшего мне кладезя воспоминаний. И сейчас я полез в груды бумаг за ним.
Найдя обгоревшую тетрадь, я уселся на пол, поскольку сидеть за столом для меня было большим трудом: опять воспоминания, опять она. Я раскрыл его и...
Этот портрет я пытался написать когда-то давным-давно. У меня была ее фотография и самые сокровенные черты, которые мы ловим в порывах нежной страсти, безумно возлюбя. Эти черты я замечал, когда она разрешала иногда проводить ее в А.. институт. Я настаивал на том, чтобы мы провели час или два в "Детском мире" на Лубянке. У нас там было местечко (если вы припомните пролет мраморной лестницы, которая поднимается со стороны прилавка "тетрадей" на первом в обширный зал на втором этаже, где начинают свое движение эскалаторы). Как правило, это была пятница, и этого дня я ждал каждую неделю с большим нетерпением. И вот мы где-то в половине четвертого оказывались на этой лестнице и стояли болтали, болтали обо всем, что приходит на ум влюбленным. Однажды она расплакалась, и мне стало стыдно, из-за того, что не мог прекратить столь прелестные потоки горьких слез. Я хотел исчезнуть: ей было очень плохо. Помню ее красненькие, заплаканные глазки, которые она прятала за своими необыкновенными кудрями черных, незаметно переходящих в оттенок рыжего волос (она знала, что я ненавижу две вещи в своей жизни: женские и детские слезы). И еще одна фраза: "Как бы я хотела, чтобы в наши взаимоотношения никто не вмешивался!"
Но почему-то всем хотелось "помочь" нам.
Ее портрет... Когда в мою жизнь вторглась ненависть к ней, а она появилась однажды весной, я встал над рекой, и высокий обрыв принял разорванную фотографию. Ветер заиграл очаровательным личиком, спокойные волны взметнулись, и осколки ослепительно белого и осколки ослепительно красивого ее лица поплыли вниз по течению, дабы оказаться в вечном океане.
Ее портрет, написанный мной, лишь он напоминал любимые моим сердцем черты. Иногда мне приходило в голову такая страшная мысль, тогда я уже понимал, что теряю ее: "Неужели я могу остаться без ее улыбки, хитрого, детского взгляда, очаровательных карих глаз, прелестных, словно лепестки розы, губ, без ее львиной грации и непокорного, свободного, женского сердца. Иногда я задумывался, что же преобладает в ней: разум или чувства. Казалось, каждая ее фраза сто раз обдумана: лишь один раз она сказала в мою сторону: "А может это любовь?" Один самый счастливый раз. Но ее действия в моменты душевного успокоения были настолько спонтанны (однажды она мне показывала дорогой ей парк и любимого песика Заурика)... Как она прекрасна, когда бегает от Заурика или за ним, как она весела и добродушна...
Кофе кончился. Я закрыл дневник, кинул его в кучу бумаг, оставив портрет, повесил на стену и вышел на улицу.
Москва. Город моей души. Город, который должно любить.
Я вышел из подъезда своего домишки и побрел к набережной. Пересек Пироговку, спустился вниз по переулкам и оказался у Москва-реки. Паром полз по мутной воде, и некая дама смотрела на меня...
Наступил девяносто пятый, все шло своим чередом: я жил своей любовью, она жила собою. Была среда и мы вновь встретились. В этом городе есть место, где душа моя каждый раз рождается заново. И это место - Парфенона зал. Несколько минут на метро (она живет на "Проспекте...", а я на "Спортивной"), и мы уже бродим среди древности. Она была опьянена весельем, на что ей указал посторонний человек (маленькая девочка). Когда перед нами открылся Парфенон, когда мы случайно присели... Она хотела что-то сказать, что-то выразить, это было сказочное, таинственное чувство, я был столь близок к ее миру... После, уже на морозном воздухе Москвы я прочитал памятные строки, написанные ею...
Я решил пойти на Красную площадь. Пройдя по Причестинке, очутившись у Пушкинского, а затем у дома Пашкова, остановился. Тут все, казалось, напоминает о ней. Парк у стен Кремля, там прогуливались, мост - ветр играл ее кудрями... Все...
Тем зимним днем мы шли к Лубянке мимо Библиотеки и Большого. Я держал ее за руку: вечная гололедица. Быть может, впервые я дотронулся до ее руки. Счастье. Счастье чувствовать ладонь человека, который любит тебя своим нежным сердцем (какой глупец был я, но ведь чувство не позволяет нам думать, что любви не существует).
Блеск ее очей. О, карие огни веселой неунывающей жизни.
Когда я не мог выразить, что творится на душе моей, я писал ей на бумаге... Решив уйти в себя, отдал ей все, что было у меня о ней. О, Господи, как я хочу ее увидеть!..
Эскалатор плавно опускает меня на станцию. Вот и метро - царь Москвы. Приехал поезд, но я не стал влезать в вагон. Как-то мне сказала Румянцева, что у меня не хватит денег на Эммочку (что было правдиво, ибо философ не денежный мешок, а лишь пустой болван, который знает, что ничего не знает). Ее отец, человек консервативных взглядов (что очень мне нравилось), вряд ли отдал ее за меня. Юля, моя старая подруга, одна из немногих, кто может помочь словом мне, никогда не была расположена к Эмме, и когда произошла очередная ссора, спросила меня: "Вот она полюбила тебя, и что дальше?" Я хотел ответить ей, но вдруг остановился и промолчал: Она бы не согласилась, и ее отец...