Так пела мудроречивая Чарых-Кеёк.
Молча слушал ее Албанчи. Каждое слово вещуньи запало в его не знающее страха сердце, каждое слово беззвучно повторяли его уста.
А когда смолк голос прекрасноликой красавицы, она, подняв к небу руки и обратив лицо к плавающему в прозрачной лазури солнцу, вновь превратилась в светлокрылую кукушку и, взмахнув легкими крыльями, поднялась ввысь, чтобы в далекой безоблачной дали стать вечно юной утренней звездой.
Долго смотрел ей вслед Албанчи, а потом, взяв за руку Килин-Арыг, произнес:
— Ну вот и снова наступил час расставания! Дорога жизни вновь зовет меня в бой! Прощай, Тюн-Хара! Прощай, мой верный Алтын-Теек, и ты. дорогая жена моя Килин-Арыг! Прощай, щедрая сердцем Алып-Хан-Хыс! Пусть вечно горит очаг в ваших юртах, его доброе пламя будет всегда согревать меня, и сладкий запах дыма родных костров всегда укажет мне дорогу назад. Я пойду по следу врага, и если за шесть долгих лет не подам о себе вести, значит, не суждено мне было выполнить свой долг перед предками и потомками.
Так сказал Албанчи и, превратившись в быстроногого серого волка, побежал в сторону багрового заката, полыхавшего, как пламя таежного костра.
Запах гари преследовал его по пути. Повсюду, куда ни кидал он взор, горела земля, обезглавленные тела несчастных невольников валились вдоль пыльных дорог.
Все увидел и все запомнил бегущий в сторону багряного заката не знающий усталости храбрец Албании. Сердце сжималось в груди при виде страданий отчей земли. Чужое горе стало своим горем и, обжигая душу, заставляло бежать все вперед и вперед по страшным следам Юзут-Арыг.
Вот уже за спиной Албании осталась безлюдная степь с невысокими курганами, на которых восседали гордые красавцы орлы, а совсем близко, за черным уступом скалы, слышался нарастающий гул безбрежного моря.
На песчаном берегу сидела коварная дочь Юзут-Арыг — Хара-Нинчи. А рядом стоял всклокоченный богатырский волк Ах-Пёри, пытаясь сбросить со своей спины злобную сестру Хара-Нинчи — Очы-Сарыг, которая цепкими руками держалась за белую как снег гриву, била его по бокам своими кривыми волосатыми ногами.
На острых, точно лезвие стального меча, камнях, крепко связанная по рукам и ногам, лежала несчастная Хан-Чачах, с мольбою глядя на бессильного ей помочь Ах-Пёри. Белогривый волк стоял как вкопанный и не двигался с места. Он рычал, скаля клыки, и упирался мохнатыми лапами в желтый сыпучий песок.
Спрятавшись за громадным уступом черной скалы, Албании резко тряхнул плечами и превратился в бедного оборванного пастушонка с пестрым ремнем в руках.
Осторожно выглянув из-за укрытия, он стал медленно приближаться к свирепым дочерям Юзут-Арыг и, подойдя на расстояние всего лишь одного шага, обратился к суровой Очы-Сарыг:
— Эк-кей, нерадивый всадник, почему, ухватившись за гриву быстроногого волка, ты не можешь сдвинуться с места? Позволь, я помогу тебе! Я знаю язык таежной живности и могу заставить любого когтистого зверя и крылатую птицу стать послушнее самого ручного пса.
Ах-Пёри сразу признал голос своего хозяина, но не подал вида и зарычал еще громче и крепче уперся лохматыми лапами в сыпучий песок.
— Эк-кей, незнакомый голодранец, — отвечала Очы-Сарыг, сверкая раскосыми глазами, — коль ты так добр, помоги несчастной страннице. Научи меня волчьему языку, и мы с сестрой тронемся дальше по дороге добра. Мы уже несколько долгих дней никак не можем заставить это тупое животное передвигать лапами.
— Ну что ж, я выручу тебя, — ответил пастух и незаметно свернул свой волшебный ремень. — Отдай мне шарик, который ты держишь в руке, тогда я заговорю на зверином языке и упрямый волк подчинится мне. Не отдашь шарик — останешься на этом пустынном берегу, пока разбушевавшиеся волны не смоют тебя в море. Решайся, не то я передумаю.