Время на часах две минуты восьмого. Черт.
Драко побежал, предчувствуя опасность, даже не сказав ничего преподавателю. Гермиона пошла одна, в этом не было сомнений. Они договорились идти вместе по настоянию блондина, но разве Грейнджер слушается? Парень бежал со всех ног, бежал так, как никогда в жизни. Успел крикнуть шедшей ему навстречу Уизли, чтобы позвала Забини в башню и продолжил путь.
Эллисон выставила палочку, в следующий момент из её кончика стройной струей мерцающего света вылетело смертельное заклинание.
Малфой летел по ступенькам астрономической башни, молясь всем возможным богам вселенной «лишь бы успеть».
— Остолбеней! — бывшая староста девочек упала навзничь, после удара слизеринца.
Гермиона расширила и без того огромные глаза, что выглядело ужасающе, потому что в них можно было разглядеть кромешный ужас и бесконечный страх. Не успел. Луч пронзил грудь девушки, и та осела, Драко только и мог что подхватить Грейнджер. Малфой видел такое однажды, в мэноре, когда Темный Лорд убивал предавших его Пожирателей. От этого нет спасения. Процент летальности максимальный.
Страшное заклятие, заполняющее легкие жидкостью. Заставляющее задыхаться от собственной крови, умирая в страшных мучениях. Нехватка воздуха — огромный страх. Девушка пыталась вдохнуть. Отчаянно пыталась сделать хотя бы ещё один глоток живительного газа, но лишь кашляла захлебываясь. Её руки леденели, отдавая всю кровь на питание мозгу, но предательски вытекая в дыхательный орган. Глаза переставали видеть. Грейнджер сквозь темные пятна смотрела на Драко, на любимого Драко, который так поздно стал таким. Все могло быть по-другому, мелькнуло в её подсознании. Все могло быть иначе.
Спаси меня, пожалуйста, Драко! Истерика мыслей в её голове. Она бы закричала, но для крика нужен вдох, что в данных условиях — непозволительная роскошь. Я не могу дышать! Я умираю! Не бросай меня! Почему ты ничего не делаешь?!
— Грейнджер, — тихо. Он называл ее по фамилии даже в этот момент, — все будет хорошо.
Малфой знал, что она умирает. Знал, что помощь не поспеет вовремя, даже если прибудет сейчас. Легкие Гермионы уже заполнены больше, чем на пятьдесят процентов. Тонкими пальцами девушка царапала себе горло, пытаясь сделать искусственный анастомоз к трахее. Тело сопротивлялась смерти, безрезультатно и абсолютно безумными методами. Кровь мерзким водопадом вытекала из её рта. Рта, который слизеринец мог целовать множество раз, но из-за гордости или глупости многие моменты они прожили в ссорах. Драко жалел. Жалел обо всем. О том, что не убил Диггори раньше, что не заметил подвоха и о том, чего так и не сказал Гермионе. Парень проклинал этот день, Слизнорта и себя, за то, что не сберег.
— Это ничего, — вытирая кровь своим рукавом. Было совершенно невыносимо смотреть на испуганные глаза, которым не мог помочь, — тише. Тише, моя хорошая. Сейчас все закончится.
Парень прижал её бледное хрупкое тело к себе, зажимая её руки, наносящие глубокие царапины. Прислонился щекой к её лбу, целуя. Малфой отчаянно пытался успокоить Грейнджер, заставить ее почувствовать себя любимой в последние моменты.
Ничего нельзя сделать? Из глаз девушки хлынули потоки слез отчаяния, заменившие вынужденные слезы страха.
— Внутри меня много ступеней и белый железный мост, — слезы предательски лились из глаз слизеринца. Голос дрожал. Драко хотел кричать, разрываться на части, но не мог. Не сейчас, — и рядом зеркальные глади с разлитыми в них зелёными полями и бесконечным лазурным небом вверху. Закрой глаза, — Грейнджер все понимала, послушалась, — я очень хочу отдать это все тебе. Я люблю тебя.
Хрипы стихли, тело девушки содрогнулось в последний раз, затем обмякло в руках блондина. Она умерла и лишь ее бездыханное тело осталось здесь, в этом мире. Только после её ухода парень смог дать волю эмоциям, которых не испытывал никогда. Драко кричал, что было сил. Проклиная все и всех. Астрономическая башня. Слизеринец вновь встретил чужую смерть здесь. Пришло время, уйти самому.
Малфой встал, подняв на руки маленькую бледную девушку, полной порочащей её чистоту, крови. Перила давно отсутствовали, пропасть встретила блондина с распростертыми объятиями.
— Драко! Нет! — Блез взбежал на последние ступеньки, несколько метров отделяли лучших друзей друг от друга.
Блондин взглянул в глаза друга, повернувшись к смертельной высоте спиной и прошептал:
— Я стану тем, благодаря кому, ее. Никогда. Не забудут. — откинулся назад, обнимая девушку, целуя в лоб последний раз.
Блейз успел. Быстро среагировав, мулат выставил защитный барьер за спину лучшего друга, а когда тот по инерции подался вперёд, связал. Получилось так, что Драко был окутан тугими веревками с телом бездыханной девушки. «Прости» бормотал блондин, прижимая ещё крепче.
— Какой же ты идиот, Малфой! — Забини схватился за голову, раскачивая из стороны в сторону в полнейшем ужасе. В голове картины того, что бы случилось не успей итальянец вовремя, — мудак ты, Малфой!
Джиневра поднялась позднее слизеринца, не успевая за его быстрыми шагами.
Картина была ужасающая. Обездвиженные Диггори и Поттер, рядом кровь. Это была не лужа и не озеро, а целое море крови, потерять такой объем приравнивалось к смерти. Джинни упала на колени, беззвучно закричав. Сердце Уизли разорвалось, угрожая перестать работать от такой эмоциональной боли. Грудь сжалась так, что, казалось, все органы средостения были сосредоточены в области грудины и давили друг на друга за неимением места. Стало ясно, что подруга мертва.
***
Красные глаза от маленьких порванных капилляров внутри, порванных большой потерей снаружи.
Пальцы обжёг, задумался, когда курил. Со стороны, наверно, вылитый контуженный.
И если я не могу прокрутить дни вспять, нажать на паузу, что-то или кого-то оттуда вернуть, то хотя бы ночь подарит аудиенцию с прошлым, в ней всё равно его больше.
И если я не могу сказать — не поймут, не хочу кричать — ничего не исправить, то пусть тишина меня не опорочит.
Красные глаза, снова эти капилляры сдадут меня с потрохами сочувствующим…
ни слова, пожалуйста, только б ни слова от них не услышать о том, что пустота заполнится и мне станет лучше,
что наступит день — «как раньше», откроются новые двери, стоит только начать, стоит только поверить…
Неловкое молчание публично, после упоминания твоего имени, выливается сбитыми о стены кулаками,
непонятные взрывы в голове на теле остаются синяками.
А у них на всё один ответ — «Забудется, пройдет», — предатели!
Молчание наедине делает меня к тебе касательной,
Оно напевает песни в ритме моей груди, а пахнет клубникой, как твой лосьон, отбрасывает до мурашек знакомую тень, как будто кто-то вернулся в дом.
Я просто не понимаю — как эта боль может уйти? Ты потерял человека, и он не вернется, а через четыре дня, случайно, на подушке находишь её волосы, в ванной до сих пор зубная щётка, в телефонной книжке номер, бери да звони, только не существует уже того голоса.
Так чему же под силу восполнить всё это? Или заменить… И о какой пустоте ведутся речи?
Кто сказал, что во мне пусто, что я отпустил и одинок мой вечер?
Да, потерял, но не больше, чем руку в своей руке, моей головы и моего сердца никто не оставил.
А пустую ладонь я могу пережить, одиночество тела не стоит того, чтоб на плече другой кто-то таял.
Утешения убеждением в том, что жизнь не кончилась, и будет тепло, и будет светло, только вперед идти нужно-хуже любых оскорблений, ведь улыбаться без той, кого потерял — значит её предать.
И если время, стирающее память — и есть то самое чудо-лекарство от боли потерь, то я продам свою душу, лишь бы его обыграть.
Наглая ложь, что душа живёт вечно, или по-крайней мере дольше, чем тело, моя по чуть-чуть каждый час без тебя умирает