пройдохи. Она ведь англичанка, сэр, в этом все дело. Она смотрела на
нас все равно как я - на афганцев и негров, когда их в первый раз
увидал. Мне тоже не верилось, что они такие же вруны, воры, сплетники и
пьяницы, как мы или любые добрые христиане. Ее светлость просто не
догадывалась, что у нее за спиной творится, да и откуда ей было
догадаться? Когда я был еще малым ребенком, она как-то дала мне пенни
первый раз я держал в руках пенни! - и в тот же вечер я решил
помолиться, чтоб господь обратил ее в истинную веру, в точности как
мать заставляла меня молиться за вас. Сэр Пирс (ошеломленно). Что, что? Твоя мать заставляла тебя молиться о моем
обращении в католичество? О'Флаэрти. А как же, сэр! Она не хотела, чтобы такой достойный джентльмен,
как вы, угодил в ад, ведь чтобы выкормить вашего сына, она отняла от
груди мою сестренку Энни. Что тут поделаешь, сэр. Пусть она обкрадывала
вас, и обманывала, и призывала божье благословение на вашу голову,
продавая вам ваших же собственных трех гусей, - вы-то думали, их
утащила лиса, как раз когда их кончили откармливать, - все равно, сэр,
вы всегда были для нее как бы ее собственная плоть и кровь. Нередко она
говаривала, что доживет еще до того дня, когда вы станете добрым
католиком, и поведете победоносные армии против англичан, и наденете на
шею золотое ожерелье, которое Малахия отнял у гордого завоевателя. Да,
она всегда была мечтательница, моя мать. Это уж точно. Сэр Пирс (в полном смятении). Я, право же, ушам своим не верю, О'Флаэрти. Я
дал бы голову на отсечение, что твоя мать самая честная женщина на
свете. О'Флаэрти. Так оно и есть, сэр. Она сама честность. Сэр Пирс. По-твоему, красть моих гусей - это честно? О'Флаэрти. Она их и не крала, сэр. Их крал я. Сэр Пирс. А какого черта ты их крал? О'Флаэрти. Так ведь они нам были нужны, сэр! Нам частенько приходилось
продавать своих гусей, чтобы внести арендную плату и покрыть ваши
расходы. Почему же нам было не продать ваших гусей, чтобы покрыть свои
расходы? Сэр Пирс. Ну, знаешь!.. О'Флаэрти (любезно). Вы же старались выжать из нас, что могли. Вот и мы
выжимали, что могли, из вас. Да простит нам всем господь! Сэр Пирс. Право, О'Флаэрти, мне кажется, что война сбила тебя немного с
толку. О'Флаэрти. Война научила меня думать, сэр, а мне это непривычно. Совсем как
англичанам - патриотизм. У них и в мыслях не было, что надо быть
патриотами, пока не началась война. А теперь на них напал вдруг такой
патриотизм и до того это им в диковину, что они мечутся, как
перепуганные цыплята, и несут всякую чепуху. Но, даст бог, после войны
они начисто все забудут. Они и сейчас уже устали от своего патриотизма. Сэр Пирс. Нет, нет, война вызвала у всех нас необыкновенный душевный подъем!
Мир никогда уже не будет прежним. Это невозможно после такой войны. О'Флаэрти. Все так говорят, сэр. Но я-то никакой разницы не вижу. Это все
страх и возбуждение, а когда страсти поулягутся, люди опять примутся за
старое и станут такими же пройдохами, как всегда. Это как грязь - потом
отмоется. Сэр Пирс (решительно поднимается и становится позади садовой скамьи). Короче
говоря, О'Флаэрти, я отказываюсь принимать участие в дальнейших
попытках обманывать твою мать. Я совершенно не одобряю ее неприязни к
англичанам. Да еще в такой момент! И даже если политические симпатии
твоей матери действительно таковы, как ты их рисуешь, - я полагаю,
чувство благодарности к Гладстону должно было бы излечить ее от
подобного рода нелояльных настроений. О'Флаэрти (через плечо). Она говорит, что Гладстон - ирландец, сэр. А то
чего бы он стал соваться в дела Ирландии. Сэр Пирс. Какой вздор! Не воображает ли она, что и мистер Асквит ирландец? О'Флаэрти. Она и не верит, что гомруль его заслуга. Она говорит, это его
Редмонт заставил. Она говорит, вы сами ей так сказали. Сэр Пирс (побитый своими же доводами). Право, я никогда не думал, что она
так странно истолкует мои слова. (Доходит до края садовой скамьи и
останавливается слева от О'Флаэрти.) Придется мне поговорить с ней как
следует, когда она придет. Я не позволю ей болтать всякий вздор. О'Флаэрти. От этого не будет никакого толку, сэр. Она говорит, что все
английские генералы - ирландцы. Она говорит, что все английские поэты и
великие люди были ирландцы. Она говорит, что англичане не умели читать
своих собственных книг, пока их не научили мы. Она говорит, что мы
потерянное колено израилево и богом избранный народ. Она говорит, что
богиня Венера, та, что родилась из пены морской, вышла из вод
Килени-бэя неподалеку от Брейхеда. Она говорит, что наши семь церквей
построены Моисеем и что Лазарь похоронен в Глазневине. Сэр Пирс. Чушь! Откуда она знает, что он похоронен там? Спрашивал ты ее
когда-нибудь? О'Флаэрти. А как же, сэр, не раз. Сэр Пирс. И что она тебе отвечала? О'Флаэрти. А она спрашивала меня, откуда я знаю, что он похоронен не там, и
давала мне хорошую затрещину. Сэр Пирс. Ты что же, не мог назвать какого-нибудь знаменитого англичанина и
спросить ее мнение о нем? О'Флаэрти, Мне на ум пришел только Шекспир, сэр, а она говорит, что он
родился в Корке. Сэр Пирс. Сдаюсь. Сдаюсь. (Обессиленно опускается на ближайший стул.) Эта
женщина настоящая... впрочем, не важно. О'Флаэрти (сочувственно). Вот именно, сэр, она тупоумная и упрямая - что
есть то есть. Она, как англичане, сэр: они ведь тоже думают, что лучше
их на свете нет. Да и немцы такие же, хотя они люди ученые и уж вроде