Чикада. Раз ты начал такое рассуждение, то и продолжай последовательно показывать остальное.
Тансилло. Так и сделаю. Я сказал выше о любви, что она являет міне рай; иэ этого видно, что любовь сама по себе не слепа и не сама делает некоторых влюбленных слепыми, но лишь при посредстве низменных расположений субъекта; так бывает с ночными птицами, которые становятся слепыми при наличии солнца. Значит, сама по себе любовь освещает, проясняет, раскрывает интеллект, заставляет его проникать во все и вызывает чудесные эффекты.
Чикада. Мне кажется, что Ноланец выражает это в другом своем сонете.
[7] Амур, что к истине влечет мой жадный взгляд, Черно-алмазные затворы отпирает И божество мое сквозь очи вглубь впускает, Ведет его на трон, дает ему уклад, Являет, что таят земля, и рай, и ад, Отсутствующих лиц присутствие являет, Прямым ударом бьет и силы возрождает, Жжет сердце и опять целит его стократ. Внемли же истине, презренная толпа, Открой свой слух словам без лжи и без убранства, Вели, коль силы есть, глядеть глазам своим, Иди за Отроком, раз ты сама слепа: Нестойкая, ты в нем клеймишь непостоянство, Незрячая, его ты смеешь звать слепым!Таким образом, любовь «являет рай», ибо дает понимание, усвоение, осуществление самых возвышенных дел или же дает величие, хотя бы внешне, любимым вещам; «отнимает рай», — это говорится о судьбе, так как она часто наперекор влюбленному не дает так много, как это являет любовь, и то, что любовь видит и чего жаждет — судьбе чуждо и противно. Жалует мне всякие блага, — говорится об объекте, потому что то, что указано перстом Амура, кажется [автору] делом единственным, главным и всеобъемлющим. У меня отнимает блага, — говорится о ревности, не потому, что она делает их отсутствующими, убирает их с глаз, но потому, что благо уже не является благом, но мучительным злом, а сладкое становится не сладким, но тоскливым и томительным. Так что сердце, то есть воля, благодаря любви обретает [вместо скорби] радость от самого своего желания, безотносительно к успеху. Разум, то есть сторона интеллектуальная, скучает, воспринимая судьбы, если она не нравится любящему. Дух, то есть естественная страсть, обретает свежесть, будучи восхищен тем объектом, который дает радость сердцу и мог бы быть приятен разуму. Душа, то есть субстанция пассивная и чувствующая, испытывает тяжесть, то есть подавляется тяжелым грузом ревности, которая ее мучает.
К рассмотрению такого состояния добавлена вызывающая слезы жалоба, где сказано: кто избавит меня от борьбы и пошлет мне мир; или: кто отнимет у меня то, что ввергает меня в тоску, освободит от того, что так мне нравится, и откроет врата небес, дабы с признательностью принят был жар моего сердца и осчастливлены были источники моих очей? Далее, продолжая осуществлять свое намерение, поэт добавляет:
[8] Ступай теснить других, мой злобный рок, И ревность, — прочь из мира уходи ты! Без вас могли б высокий дать урок Твой светлый облик, о любовь со свитой! Любовь дает крыла, рок — боль зажег; Пред ней — я жив, пред ним — лежу убитый; В нем — смерть, в ней — избавленье от обуз; Она — опора, он — тяжелый груз. Но так ли должно о любви сказать? Она и он не есть ли суть и форма? И не одна ль дана им власть и норма? И не одна ли их на мне печать? Не двое их! Они в единстве дали Моей судьбе блаженство и печали!Четыре начала и края двух противоположностей он хочет свести к двум началам и одной противоположности. Поэтому он говорит: ступай теснить других; это значит: довольно тебе, рок мой, так сильно подавлять меня, но так как ты не можешь существовать без своих действий, то направь твое презрение в другую сторону. И прочь из мира уходи ты, ревность; ибо из остающихся двух прочих крайностей одна может заместить ваши чередования и функции, если ты, рок мой, даже будешь только моей любовью, а ты, ревность, не будешь чуждой субстанции его. Остается одна любовь, чтобы лишить меня жизни, сжечь меня, дать мне смерть и кости мои обратить в останки, — и вместе с тем она же вырвет меня у смерти, окрылит меня, оживит и поддержит. После этого два начала и одно противоречие сведутся к одному началу и к одной силе; вот почему и написано. Но так ли должен о любой сказать я? Если этот светлый облик, этот объект является ее владением, то он и представляется владением одной лишь любви, норма любви есть ее собственная норма, отпечаток любви, отразившийся в глубине моего сердца, есть ее собственный отпечаток; оттого-то, говоря о светлом облике, я говорю о любви с ее вездесущей свитой.
Конец, первого диалога