Приглашенному художнику графом было разрешено взять образцы волокон полотна из двух пятен, соответствующих правой руке и правой ноге. После совместного обсуждения, было также решено взять пробу и из большого пятна, расположенного на боку. Небольшие, почти невидимые кусочки ниток художник брал острым пинцетом и складывал в маленькие пакетики из тонкой полупрозрачной бумаги.
И вот в ожидании заключения уважаемого художника, епископ вновь и вновь перечитывал только что доставленное гонцом второе послание понтифика.
Как следовало из второго письма Папы, им создана особая комиссия для формирования официального мнения Святого Престола по поводу возможного происхождения плащаницы. Конечно, если будет доказано, что это всего лишь изображение, творение рук человеческих, то дискуссия будет закончена. Но если останется повод для сомнений, то следует достопочтимому епископу принять к сведению следующее.
В ряде не вошедших в канон, но сохранившихся до наших дней письменных памятников первых христиан, плащаницу упоминают в связи с апостолом Фаддеем (он же Иуда апостол, не Искариот), братом Иисуса по плоти. Как следует из упомянутых источников, апостол Фаддей унес обнаруженную в гробнице по вознесению Христа плащаницу от преследования иудеев в Эдессу [2].
Следует сопоставить это предание с другими фактами. Уважаемому Епископу наверняка известна история исцеления царя Авгаря. Римские, а позднее византийские историки, начиная с Евсевия Кессарийского, пишут о том, что Царь Эдесский Авгарь V, современник Христа, излечился от проказы, при коснувшись к нерукотворному образу Спасителя.
Святой Престол не препятствовал распространению легенды о том, что это был плат, который Спаситель приложил к своему лицу и затем послал царю. Ведь другого толкования нерукотворного образа Спасителя ранее не было. Однако, в легенде этой всегда было непонятно, почему историки Византии называли плат с нерукотворным обликом Спасителя «тетрадион»[3].
Как следует из обращения молодого графа де Шарни, полотно, судя по всему, многие годы хранилось свернутым вчетверо так, что было видно лишь лицо. Учитывая все изложенное, созданная комиссия считает возможной гипотезу о том, что недавно обретенная плащаница могла быть тем самым нерукотворным образом, которому поклонялись сначала в Эдессе, а затем в Константинополе.
Это предположение имеет под собой дополнительные серьезные основания. Есть достоверные свидетельства того, что один из французских рыцарей, участвовавших в четвертом крестовом походе, носил фамилию Шарни. Поход, как известно, завершился в 1204 году завоеванием и разграблением Константинополя. Именно с этого времени из летописей исчезло упоминание о погребальных пеленах Христа, ранее ежегодно выставлявшихся в храме Святой Софии [4].
Папа обращал внимание достопочтенного епископа, что упомянутый рыцарь Шарни принадлежал к ордену тамплиеров. Как известно, гонения на орден начались практически сразу после похода на Константинополь. Орден в общемто никогда не подчинялся святому престолу и вполне мог скрывать реликвию. Можно было предположить, что все эти годы сначала рыцари Шарни, а затем их потомки тайно хранили плащаницу в одном из замков этой фамилии, например, в Лирее.
Епископ сильно недолюбливал семью де Шарни и считал плащаницу несомненной подделкой. Старый граф Жоффруа, объявивший 36 лет назад о нахождении у него плащаницы, вел себя скрытно. Он наотрез отказался объяснить тогдашнему епископу Анри де Пуатье, и самому Пьеру, тогда еще молодому аббату, происхождение этого полотнища. Да и вообще де Шарни всегда были с местными епископами высокомерны. Честно говоря, сколько д’Арси не добивался, но так и не стал духовником этой самой обеспеченной семьи прихода.
Мягкий стук в дверь кабинета прервал размышления епископа об испорченных нравах поместного дворянства. Слуга доложил о приходе художника. Епископ приказал провести гостя в столовую, где и предложил своему гостю разделить с ним ужин.
Давно зная своего гостя, епископ с первого взгляда понял, что тот явно взволнован, хотя и старается не подавать виду. Художник не то, чтобы был хорошо обеспечен, поэтому в гости он обычно приходил изрядно голодным. Но сегодня ни изысканная сервировка, ни доносящиеся с кухни запахи, ни хорошее старое вино, которое, не спеша, начал разливать сам епископ, не отвлекали художника от желания немедленно перейти к разговору.