— Сморчкова?
— Нет, теперь, с сегодняшнего дня, — Богодухова. Из-за этого и пришла я к вам.
— Он будет очень рад. Раньше он был только на сцене Александром Богодуховым, а теперь он будет им всегда и всюду — всю жизнь. Как он будет счастлив! Но почему же вы ко мне с этим пришли? И чем я могу быть вам полезна? Вы ничего не подумайте, Анна Максимовна, но все же… Я бросила кружок…
— А… так вы перестали, Нина, ходить на занятия кружка? Как жаль… Почему же, если не секрет?
— Вам скажу: ждем с Мишей ребенка. Думаю, будет девочка.
— Рада за вас! Надеюсь, вы смогли как-то изменить нрав Михаила Варламовича, заставить его больше бывать дома?
— Знаете, у него такой нрав, что легче мне приноравливаться к нему, чем его переиначивать. Да и возможно ли это? Из ежедневных крохотных радостей и складывается мое счастье. Оно в Мише. Если он счастлив, так я — вдвойне. Вот недавно побывали у него на родине, маму его и дядю повидали.
— Довольны поездкой?
— Еще бы! Мы побывали в стране Мишиного детства. Мне кажется, я богаче стала от всего увиденного и пережитого! А как танцуют грузинки! Когда я видела их, слышала звуки танца, казалось, еще секунда — и горы двинутся, горы начнут танцевать! Я и Мишу лучше поняла, начав понимать Грузию. Со временем обязательно разучу грузинский танец. Может быть, и в кружок вернусь, и тогда Александр Александрович поможет.
— Ну, вот и хорошо… Вы были любимой ученицей… в кружке. И мне кажется, Александру Александровичу будет особенно приятно это известие о разрешении на перемену фамилии узнать именно от вас!
— То есть?
— Ну, вы пойдете и сообщите ему. Тем более, я звонила в депо. Он несколько дней не выходит на работу. Болен.
— Не знаю…
— Чего же колебаться? Доставить любому человеку радость — всегда хорошо. А такому талантливому, как Александр Александрович, тем более. На сцене он так возвышен, одухотворен. Это одно из самых сильных моих воспоминаний. Александр Александрович и не подозревает, как многие бывают взволнованы его игрой, и я в том числе. И поэтому я всемерно ускорила весь этот процесс с разрешением на перемену фамилии. И, если хотите, даже чуточку горжусь этим.
— Я понимаю вас, но…
— Стесняетесь к нему идти, прийти к нему домой?
— Так ведь… Ну, знаете…
— Так! Так! По глазам вижу!
— Да, Анна Максимовна. Я очень обязана Александру Александровичу! Он помог мне сделать первые шаги на сцене, ободрил, окрылил, подсказал многое, бескорыстно занимался со всеми, и со мной особенно. Но с тех пор, как я вышла замуж, никак не могу отделаться от тревоги, от предчувствия катастрофы… И порой словно я ловлю безмолвный упрек Александра Александровича… Ах, так сложно разобраться в себе, а где уж в людях…
— Но в данном случае и разбираться-то не в чем. Нужно пойти, и порадовать его. И все!
— Только вместе с вами. Тем более вам он и обязан этим быстрым решением. В самом деле, идемте с вами — я согласна!
— А я вам выдам за это маленькую тайну. Однажды, вскоре после того как вы с Михаилом расписались, Михаил зашел к нам, и мы вместе с Алешенькой навалились на вашего супруга: и такой-то он, и сякой…
— За что? Он у меня хороший!
— Никто не отрицает. Мы ему высказали кое-какие свои взгляды на семейную жизнь.
— Бесполезно. У него свои убеждения, его не переменить.
— Почему же бесполезно? Он за голову схватился тогда и сказал: «А правда, я несколько раз обещал ее встретить и не встречал вечером после занятий кружка. Сегодня обязательно пойду. Уж больно сильную стружку вы с меня в четыре руки сняли».
— Так это вот почему он тогда меня встретил…
— А ведь Алешенька не поверил. «Миша, — говорит он, — искренне решил ее встретить. Но его же будто магнитом днем и ночью притягивает вокзал. Ну вот, он туда заглянет на минуточку, задержится на полчаса, а пробудет часок-другой. Пойду я ее встречу, скажу, что Миша просил меня это сделать».
— И вы его отпустили, Анна Максимовна?! Вы разве не боитесь за Алешу, за Алексея Глебовича? Такой интересный обаятельный мужчина.
— Боюсь, ревную. Но стараюсь ему и вида не показать. В ревности — всегда чувство собственности. И в самом деле, хороша бы я была, если бы вслух приревновала его, скажем, к вам.
Нина сделала вид, будто обронила ложку и нырнула под стол, скрывая свое лицо, — его заливала краска.
— Ложечку уронили?
— М-да…
— Помочь? — и Анна Максимовна наклонилась, из-за кромки скатерти заметив пунцовый подбородок и красную шею Нины.
— Нашла! — Нина встала и пошла на кухню. — Сейчас только сполосну ее. — На кухне она сполоснула лицо холодной водой, вернулась внешне успокоенная.